Вообще наблюдать за человеком перед зеркалом бывает довольно смешно. Но в данном случае, когда я видел только нагие ножки, обрезанные по бедро (в новеньких ботильонах), зрелище получалось довольно секси. Не то чтобы я вожделел к этим тонким и бледным ногам без чулок и колготок, но, словно читатель книги с затейливо закрученной интригой, думал: а дальше? Увидеть бы обладательницу этих длинных и тонких ножек целиком! Сердце мое забилось. Давненько я подобных ощущений не испытывал!
Однако раскрывать свои секреты моя визави не торопилась. Все крутилась на месте: то фас, то профиль, то носок, то пятка, то подошва. Казалось, она будет рассматривать свою обувку вечность! Только женщины могут так долго вертеться перед зеркалом! Хоть бы она наклонилась, что ли, взмолился я, поправила ботильончик или, там, мех взбила! Или нагнулась, сбросила обновку! Однако девушка продолжала топтаться в одной точке, словно приклеенная. Увлекшись наблюдением, я даже не заметил, как дохлебал стакан вина.
А потом – о, коварство! – ножки вышли «из кадра», исчезли безвозвратно и целиком. Так и не показав мне «продолжение»! А еще через секунду в комнате и вовсе погас свет. Я чертыхнулся и отошел в глубь номера. Нет, пора, пожалуй, вернуться к реальности. В моем случае реальностью был телевизионный экран со ста сорока каналами, готовый предоставить мне (в том числе за отдельную плату) не только голые ножки, но и все прочие части женского тела – на любой вкус. Но – нет! Меня совершенно не привлекал виртуальный мир. Сейчас, в Риме, весенним вечером, с бутылкой «Кьянти» и итальянскими сырами?! Реальные (хотя не менее недосягаемые) ножки в окне занимали меня гораздо сильнее.
Может, пойти туда? Позвонить в квартиру? И – что? Сказать на своем английском: мэм, или нет, синьора, простите, но я увидел в окне ваши ножки. Нельзя ли мне посмотреть и остальное? От этой мысли я сморщился, словно несвежее съел. И ведь штука в том, что я совершенно не испытывал ни к ножкам, ни к их хозяйке, взятой целиком, ни малейшего вожделения. Мне просто любопытно было посмотреть все остальное.
Пока я рефлектировал, все три комнаты третьего этажа были темны. Однако хозяйка из квартиры не ушла: отблеск света падал из какой-то четвертой комнаты, обращенной, видимо, на противоположную сторону. Жгучий мой интерес к чужим окнам, ногам, ботильонам вдруг пропал сам собою, оставив нечто вроде опустошения. Я подумал, что сегодня мой последний вечер в Риме, завтра с утра самолет. Надо еще чемодан собрать и проверить список: какие придется докупать подарки-сувениры в дьюти-фри.
Я налил себе новый бокал, последний, съел кусочек пармезана и мысленно попрощался с весенним Римом, цветочками, уже набравшимся сил, а также неопознанными женскими ножками.
Но тут в квартире на третьем этаже снова зажегся свет – теперь в другой комнате, и я помимо собственной воли снова притянулся к окну. Занавески опять оказались не закрыты, и сейчас мне виделось (с того же ракурса, под тем же углом, что и предыдущий «кадр»): паркет, белая статуя в половину человеческого роста и примерно треть полированной столешницы. Кроме того, один венский стул – он стоял ко мне спинкой, а «лицом» к вышеупомянутому столу. Потом, буквально в несколько мгновений, картина переформатировалась, в «кадре» возникло одетое в пиджак грузное мужское тело и заняло тот самый стул. Итальянец уселся ровно спиной ко мне: мощная фигура с основательной и далеко не молодой лысиной. Рядом с ним на полированной столешнице появился большой бокал, заполненный жидкостью того же красного цвета, как и у меня. Никого больше – ни других гостей, ни хозяйки квартиры (в ботильонах или без) – видно мне не было. И если центром притяжения прошлого «кадра» являлись девичьи ноги – то теперь им стала мужская лысина. Лысина была большая – честная, достойная, не выпячивающая себя (как у моих бандитствующих соотечественников), но и не пытающаяся замаскироваться под искусно уложенными локонами. Нет, коренастый, грузный типус лет пятидесяти как бы говорил своим голым теменем: что есть, то есть, заслужил, принимайте меня таким, каким обтесала к средине жизни мать-судьба и природа. Голова – гладкая, с морщиной поперек и венчиком волос, растущим вокруг – почему-то наводила на мысли о мафиози средней руки (все-таки не стоит забывать, что я находился на родине коза ностры). А может, то был метрдотель ресторана? Или университетский преподаватель математики? Или, допустим, продюсер киностудии «Чинечитта»? Казалось страшно интересно (как и в случае с ногами) заглянуть в лицо обладателю столь вызывающей проплешины, однако и он, в свою очередь, не торопился удовлетворять мое любопытство. Сидел надежно, основательно. Можно сказать, угнездился. Не привставал, не вскакивал, головой не вертел. Лишь временами левая рука брала за ножку бокал вина и подносила его ко рту. После одного-другого глотка отставляла на то же место. Наверное, в комнате шел разговор – но я его, разумеется, не слышал, как не видел ртов говорящих. Я даже не имел понятия, сколько человек находится в комнате? И здесь ли хозяйка длинных белых ног? В ботильонах она или обошлась без оных? И, наконец, кем ей приходится гость? Супругом? Или она содержанка, а он – ее папик (в итальянском варианте)? Или она проститутка, а он клиент? Или он просто коллега, зашедший к соратнице, чтобы обсудить результаты последней контрольной работы: «Не слишком ли сложные мы, глубокоуважаемая синьора Меховые Ботильоны, дали нашим питомцам темы?»
