А вот тех, кто жил под нею, я так ни разу и не увидел. Они, по-моему, в квартире даже не появлялись. Ставенки все время были наглухо закрыты. Свет ни разу не зажигался. На балконе имелись печальные спортивные велосипеды, а также старый обруч для хула-хупа и вышедшая из употребления доска для сноуборда (без креплений). Оставалось лишь гадать, что за синьоры Спортсмены (я назвал их для себя так) проживают на пятом этаже, чем занимаются по жизни, как выглядят?
Квартиру под Физкультурниками занимала образцовая Садовница. Ее балкон превосходил по части флоры любой средненемецкий. Плети бегонии переваливались через перила и свисали едва ли не до самого балкона внизу. Алые, красные, розовые, рыжие, фиолетовые – они радовали взгляд своим языческим, ненормативным буйством. Рядом в горшке располагались неведомые мне, но красивые кусты: голубые, белые, лимонные. А еще спецгоршок с первоцветами, которые, радуясь апрельскому римскому солнцу, уже вылезли, жмурясь, из влажной земли: нежные крокусы, нахальные нарциссы, пара робких тюльпанов.
Садовницу, следящую за личным ботаническим садом, я ни разу не видел. Однажды лишь мелькнул силуэт за занавеской – однако толком высмотреть никого не удалось. Не уверен даже, была ли то синьора. Может, за цветочками ухаживал, наоборот, синьор Садовник? А что, в толерантной да политкорректной Европе – запросто.
Самый нижний балкон, на третьем этаже, по контрасту с предыдущим являл собой нечто среднее между чуланом, кладовкой и свалкой. Казалось, хозяин (или хозяйка, или хозяева) квартиры складирует туда все, что отслужило свой срок или пришло в негодность. Или им лень и недосуг дойти до помойки? Или они настолько ветрены и импульсивны, что сломавшийся предмет просто вышвыривают за ближайшую дверь, в данном случае – балконную? Как бы то ни было, там громоздилось разнообразнейшее барахло: пустая коробка из-под жидкокристаллического телевизора, пара сломанных деревянных карнизов, облезлый венский стул-инвалид на трех ножках, а также потертое кресло с дырой в боку. Все довольно пыльное, с грязными потеками – видно, давно валяется под римским солнцем и дождями, в полном небрежении со стороны хозяев.
Зато обитатели этой квартиры вели, на фоне прочих, довольно интенсивный образ жизни. Свет зажигался и гас – причем в каждом из трех окон. Гардины порывисто закрывались и открывались. Мелькали тени и силуэты. Однажды, буквально на долю секунды, не более одной десятой, пролетела девушка: высокая, тонкая, длинноногая, с буйной средиземноморской кудрявой прической. Однако в дальнейшем, как ни вглядывался я в окна квартиры, больше ни разу не удалось мне ее углядеть.
Я продолжал попивать терпкое «Кьянти», закусывать пармскими сырами и вдыхать прохладу римского весеннего вечера. И тут в квартире третьего этажа зажегся свет. Занавески закрыты не были, люстра сияла вовсю. Однако я находился по отношению к комнате намного выше и под таким углом, что мог видеть не более ее трети. Я заметил паркет прекрасного качества и кусок косо лежащего белого ковра. Потом в поле зрения возникли ноги. Вернее сказать, ножки: длинные, девичьи, тонкие и почти совершенно обнаженные. Во всяком случае, я видел их до средины бедра – полностью нагими. А дальше мешала верхняя рама окна. Пикантно. И занимательно: что там надето на девчонке? Короткая юбочка? Шортики? Трусы-стринги? И кто она? Та самая длинная, очень итальянская девушка с волнисто-курчавой головой – или вдруг нет? Может, какая-то другая? Соседка, рум-мэйт? Я мечтал, чтобы особа сделала хотя бы пару шагов к окну – тогда я смог бы разглядеть ее всю. Однако нет – ножки не выходили «из кадра», ограниченного рамой. Время от времени они меняли положение. Тут я заметил, что стопы голоногой девушки украшены необычной обувью: то были меховые, с торчащей наружу шерстью, полусапоги. Кажется, женский пол называет подобную обувку смешным именем «ботильоны». И вот, ножки в ботильонах становились то в фас, то в профиль, то изображали третью позицию, то ставились на каблук, то на носок. Я сообразил: их обладательница рассматривает обновку в отражении. Примеряет.
