Выслушав напарника — голос на том конце прерывался шумом транспорта и визгом сирен, — он облизнул губы.
— Еду, — сказал. Глянул на будильник, чей зелёный экран мерцал в сумраке за открытой дверью. Час ночи.
У полицейских Большого Яблока не было личного времени даже на то, чтобы утонуть.
* * *
И без того серая, окраина Бруклина насупилась под дождем. Дома поблескивали окнами, редкие чахлые дубы трясли листвой на ветру. Подворотня, куда вызвали Волка, ритмично вспыхивала голубоватыми огнями полицейских авто. Проход уже затянули полосатой лентой, за которой, у перевернутого бака пышно раскинулся куст винограда.
Из-под лозы с тычинками цветов торчали ноги. Бледные, раздутые, едва присыпанные мусором и землей.
— Давно лежит, — заметил детектив Майкл Котовски по прозвищу Хвост. Он втянул голову в ворот пальто; короткие медные волосы полыхали в свете прожектора. Лоб блестел от налетевшей мороси.
Волк опустился на корточки рядом с телом и сдвинул лист концом авторучки. На него уставился мертвый глаз. Корни растения заполняли разинутый рот и ноздри. Казалось, они питались потемневшей кровью, застывшей в уголках разорванных губ.
— Нет. Вчера убита, — ответил он.
— И успела прорасти?
— Похоже на то.
Хвост недоверчиво ухмыльнулся, показав мелкие зубы. Он напоминал Волку соседского пекинеса, когда так делал, — то же маленькое злое лицо с широким, сплюснутым носом. Того и гляди укусит.
На первый взгляд, на плотном теле женщины не было ран, кровоподтеков или следов веревок. Только корни, что прогрызли себе дорогу через кожу и плоть.
Волк никогда не видел подобного.
Он дал дорогу подоспевшим медэкпертам. Не отрывая взгляда от порхавшего фотографа — точь-в-точь мотылек в свете прожекторов, — вытащил из кармана сигарету.
— Может, её где хранили? — откашлялся Хвост за его плечом. — Помнишь того мороженщика?
Волк помнил. Но тут было нечто другое.
Нечто не совсем обычное, заползшее с изнанки дня.
Волк чуял его след, тленную печать на онемелой коже.
* * *
— Никто её не замораживал, — сообщил напарник позже, заправляясь бутербродом и роняя крошки с губ на клавиатуру. Утренний офис сонно гудел, копы глотали кофе и терли воспаленные глаза. От кого-то все еще пахло алкоголем, от кого-то — женщиной. Один пах другим мужчиной, и Волк приподнял брови, провожая сутулую фигуру патрульного взглядом.
— Не бил и не травил. Остановка сердца, вот что говорят, — привлек его внимание Хвост. — Кровь чиста. Ран не обнаружено, только следы от корней, уже посмертные. Но кто-то же его посадил, верно? Этот гребаный виноград.
— Он покачал головой, скривил губы в омерзении. — Гребаный садовник…
Волк хмыкнул, подался ближе и заглянул через плечо напарника.
— Лора Абелло. Имеется бывший муж, — прочел он. — Вместе брали кредит на квартиру на Брайтон-Бич.
— Его зовут Усик. Мор Усик. Ну и имечко, господи…
Хвост вгляделся в мерцающий экран монитора. Махнул бутербродом, едва не мазнув горчицей по рубашке Волка.
— Пиши адрес.
* * *
Жил Усик в неприятной близости к городской железной дороге и мосту. Припорошенные гарью окна его дома выходили на ржавые, вечно влажные опоры, по которым грохали поезда. Вдоль тротуаров катились листы старых газет, за углом торговали русским зефиром и подсолнечным маслом.
Дверь квартиры оказалась не запертой. Стучать и звать хозяина Волк не стал. Что-то подсказывало ему, что на крик все равно никто бы не отозвался. Он толкнул дверь мысом ботинка, положил ладонь на рукоять пистолета и переступил порог. В нос ударил сырой и жирный запах вскопанной земли и тлеющего тела; сумерки затопили квартиру от входа до забранного решеткой окна в конце коридора.
Он вытянул оружие из кобуры. Плавно двинулся вперед. Половицы скрипели под ногами. Между перекрытиями что-то сухо трещало — будто дерево лопалось, распираемое изнутри. Комнаты плыли мимо, все как одна пустые; в отдалении шумела вода. На ее звук Волк и направился.
Как оказалось, хозяин дома принимал ванну.
Он лежал, запрокинув голову в наполненной до краев чугунной чаше. Из крана текло, вода переливалась через бортики и сбегала по безвольным рукам на кафельный пол. Лицо убитого накрыла виноградная лоза, побеги забирались в ноздри и рот. В утопленный живот впивались корни. Клочья зеленого линялого халата обрамляли их тошнотворной травкой.
