Это уже говорил Жан-Поль Сартр[25].
Который был довольно несимпатичным типом, но моей породы.
Твоей породы? Ну и шутник же ты.
Знаешь, давай оставим эту тему: я считаю некорректным рассуждать об этом с человеком, у которого есть дети. Так вот, я рассказывал тебе о маяке: в наше время маяк днем — просто машина, но зато ночью по-прежнему превращается в тайну.
Да, но на этом мысу мы открыты морю… как бы это сказать… открыты всем своим существом — всем своим обнаженным существом. Море — тайна и днем, и ночью, и мы присели здесь, чтобы всмотреться в него. Как сказал Китс:
«Краса — где правда, правда — где краса!» —
Вот знанье всё и всё, что надо знать.
Видишь? Это единственное, что я чувствую, находясь здесь, и это прекрасно. Несмотря на все то, что сейчас давит на меня, несмотря на тревогу и тоску, пронизывающие меня всю, это кажется мне прекрасным и единственным. И с каждым моим вздохом оно снова и снова кажется мне единственным и прекрасным.
Это говорит твоя романтическая душа.
Нет. Поверь мне. В оде Китса есть такое, что, выходя из романтизма, сливается с современностью. Разве ты не видишь, что, в конце концов, он говорит нам о мимолетности, о скоротечности? Однако это не гениальная констатация Бодлера[26], когда он, ошеломленный и, пожалуй, даже зачарованный собственной дерзостью, интуитивно обнаруживает, что идея вечности для современного человека есть идея мгновенности: О toi que j’eusse aimée, ô toi que le savais![27]
Позволь мне объяснить. Китс говорит о том, что красота и истина так же скоротечны, как и мы сами, но что нечто главное, существенное обновляется через эту скоротечность и что эта сущность тем не менее имеет смысл только для людей — мужчин и женщин, проходящих перед ними вечной чередой пусть даже мгновенно вспыхивающих жизней. Тебе этого не понять, потому что ты выпил стакан черного яда, но мои дочери поймут и подхватят это. Это делает нас такими же бессмертными, как те, кто проходит перед греческой вазой Китса.
Пустые слова!
Я задела тебя, да? В красоте творения Китса есть истинный путь. Он есть и у других великих поэтов, но для меня — прежде всего у Китса. Ты не знаешь, сколько я размышляла, когда начала переводить его оды: не ради того, чтобы достичь совершенства перевода, ибо поэзия на самом деле непереводима, а оттого, что каждый новый вариант, который я предлагала сама себе, приносил с собой целый мир размышлений. Неисчерпаемый мир.
Боюсь, ты его исчерпаешь.
Нет. Так же, как я не могла бы вычерпать море, стоя на этом мысу. Море не только гипнотизирует, как и огонь: если впустить его в себя, оно может помочь освободить в твоей душе те же потоки, что правят им, ту же луну, что руководит его приливами и отливами. Это колыхание совершается так же неуклонно и неопределенно, как сама жизнь. Оно представляет саму жизнь, и оно способно распахнуть настежь твое тело и мозг. Только раскрыть их, не решая более ничего. Такова жизнь, друг мой. Такова жизнь.
И все же это огромное море наводит на меня еще и тоску.
Наверное, так же, как и вечность. Этот бескрайний простор некоторым образом дает нам слабое представление о вечности. Вечность — нечто такое, что мне крайне трудно себе представить. Думаю, это единственное понятие, наводящее на меня тоску.
Гм… мне вроде бы послышалось что-то наподобие признания, продиктованного чувствами?
У всех нас есть чувства, дорогая моя.
Да, но скрывать свои чувства — это мужская формула храбрости.
Ах, так? А тогда какова же женская формула храбрости?
Женская формула — просто способность переносить боль.
Я не верю своим ушам.
Эта формула начинается с менструации и кончается родами. И там, и там — боль вполне реальная и одновременно символическая. Женщина, становясь женщиной, месяц за месяцем учится жить вместе с болью, и то, что она дает жизнь, также связано с болью.
Так было раньше. Теперь медицина всячески заботится о вас. В наши дни повседневность покончила со всеми подобными вещами. Она разрушила трагедию, разрушила эпику, разрушает драму и намеревается возвести на трон простоту. В один прекрасный день детей начнут производить на свет клонированием, и тогда мы скажем «прощай» и твоему мифическому образу
