Ребекка налила в чашку с кофе молока из бумажного пакета. Обычно она пила черный кофе, но исключительно крепкое варево Афины надо было чем-нибудь смягчить.
— Он сделал ребенка другой женщине, притворяясь, будто влюблен в меня.
Пылкая душа Афины воспламенилась, Ребекке было приятно, что не одна она не приемлет двоеженства. Афина клеймила, выражала искреннее сочувствие Ребекке и предложила использовать Джеда Слоана в анатомическом театре в качестве наглядного пособия, но, уходя в институт, ограничилась лишь тем, что фыркнула в сторону спящего изменника.
Через несколько минут Джед, пошатываясь со сна, вошел в кухню. На нем была нижняя рубаха и джинсы. Ребекка, чуть дыша, вспомнила, как они ехали во Флориду летом, когда она закончила первый курс Бостонского университета. По утрам он бывал такой же сонный. С тех пор она многих бросала, бросали и ее, но никого она не любила так доверчиво, так наивно, с такой самоотдачей, как Джеда Слоана. Может быть, потому, что он был ее первым любовником, а, быть может, потому, что он был ей настоящим другом. А какая разница между тем и другим? Все, что они ни делали, они делали вместе.
Джед налил себе кофе.
— Я правильно расслышал, что эта греческая головешка собиралась меня раскромсать?
Ребекка улыбнулась:
— Так, слегка.
— Мне было очень приятно, проснувшись, услышать это. Как будто мало того кота, от которого мне пришлось всю ночь отбиваться. Я думал, что твой дед ненавидит кошек.
— Нельзя сказать, что он их любит, но к Пуховику он относится терпимо.
— Пуховику?
— Это мой кот.
— Я должен был догадаться. — Он сел к столу напротив нее. Выглядел он действительно усталым и невыспавшимся. — Ты по-прежнему ненавидишь меня?
Тон его сразу же стал серьезным, но Ребекка улыбнулась, прикрывшись дымящейся чашкой.
— Только когда думаю о тебе.
— Что ж, это по-блэкберновски честно. И я заслужил такой ответ. — Он вдруг поставил чашку и стал вращать мизинцем внутри ее ручки, словно это было в данный момент самым важным занятием на свете. Наконец он сказал: — Ребби, прости меня за эту историю с газетой… Если бы я знал.
— Ты все равно накинулся бы на того рокера.
Он неожиданно рассмеялся.
— Может быть.
— Не может быть, а наверняка, Джед Слоан. Ты не изменился с тех пор, как — помнишь? — изметелил одного мальчика из богатой семьи, за то что тот дразнил моих братьев, будто они ходят в обносках. Тебе тогда было десять лет. Я не помню, как звали того мальчика — он каждый год отмечал день рождения в Луисбергском парке — с горничными в униформах, серебряной посудой, с клоунами.
— Куда тебя не приглашали, — заметил Джед, посмеиваясь глазами.
Ребекка дернулась, не желая признавать это.
— А я поливала их из водяного пистолета.
— Я слышал, он стал адвокатом, очень известным. Уверен, что сам устраивает теперь пикники в парке для своих детей.
— Как ты считаешь, что он подумал о нашей фотографии в «Успехе»?
Джед внимательно на нее посмотрел:
— Тебя это волнует?
— Нет.
Он улыбнулся решительности ее ответа.
— У тебя после этой истории остался неприятный осадок?
Ребекка глубокомысленно скривила рот, откинулась и уставилась на Джеда.
— Все неприятное связано с тем, кто сидит сейчас передо мной.
Джед взял в руку чашечку и с веселым прищуром посмотрел на Ребекку.
— По всей видимости, ни один мужчина не осмеливается приближаться к богатой, прекрасной, знаменитой Ребби Блэкберн?
— Немногие, — ответила она и не смогла не улыбнуться. Он остался во многом все тем же Джедом, которого не пугали ни ее ум, ни происхождение, ни высокие критерии.
Вдруг взор его потемнел.
— В «Успехе» сказано, что ты не замужем.
— Нет, и никогда не была. Но уж конечно не из-за тебя. Перспектива остаться в тридцать пять без мужа не лишает меня ни сна, ни покоя. А как ты?
Он принужденно улыбнулся:
— И меня не лишает сна перспектива остаться без жены в сорок. — Он неожиданно переменил тему: — Твой дед еще не проснулся, вроде бы?
— Нет, хотя обычно встает он рано. Вероятно, сидит у себя наверху и изобретает способ отделаться от меня, чтобы вы со спокойным сердцем могли забыть о моем существовании.
— Никак не можешь успокоиться?
