Абигейл приходилось слышать, что Томас, выпускник Гарварда, собирается открыть собственное дело. Сейчас ему почти пятьдесят, он признанный авторитет во всем, что касается истории и культуры Индокитая, но каким образом он собирается превратить свои познания в деньги — Абигейл не имела понятия.
Томас посмотрел на нее с невозмутимостью, которая лишь усилила ее волнение:
— Абигейл, я хотел бы задать тебе прямой вопрос. Ты знаешь этого вора?
— Не будь смешным. Откуда мне его знать?
У нее пересохло во рту, сердце забилось чаще, она почувствовала головокружение. За свои тридцать лет она ни разу не падала в обморок, и сейчас не время начинать. Стараясь унять дрожание рук, она отложила нож и оперлась на стол. В одежде и прическе Абигейл была заметна нарочитая небрежность: мешковатые мужские брюки цвета хаки; белая хлопчатобумажная сорочка, которая была ей явно велика; торопливый узел пепельно-русых волос. Если бы она хорошенько потрудилась над своей внешностью, то могла бы придать себе должный лоск, но Абигейл не обольщалась насчет своих данных. Она далеко не красавица: слишком бледная, с крупноватыми чертами, грушевидной головой, чересчур высокая. Почти черные брови были по-мужски густыми и могли бы утяжелить более утонченное лицо, но у нее сильный нос, щеки, как у Кэтрин Хепберн и большие глаза впечатляющей, запоминающейся синевы — лучшее в ней. В ранней юности она проклинала свои длинные ноги, но с годами поняла, что в постели они являются ее главным преимуществом. Даже ее муж, не самый страстный мужчина, и то стонал от удовольствия, когда она закидывала их к нему на спину и теснее прижимала его к себе.
— Абигейл, — сказал Томас.
Вот так он обратился к ней, когда встретил ее одну, шестилетнюю, на Бикон-Хилл. Старше нее на девятнадцать лет, он тогда уже был вдовцом с двухгодовалым сыном на руках. Эмилия Блэкберн, славившаяся неброской красотой и интеллигентностью, умерла от послеродовых осложнений. Абигейл тогда впервые узнала, что такое смерть. А в тот момент ей просто хотелось поплавать на лодочке-лебеде в парке, и она так и сказала Томасу, заверив его, что мама ей разрешила. Он сказал: «Абигейл» — точно так же: строго, с укором, не веря в очевидную ложь. И она созналась. Мама ничего подобного не разрешала, она была уверена, что дочка играет в саду. Томас тут же отвел ее домой.
Но теперь ей не шесть лет.
— Я обещала детям, что мы пойдем за цветами, — сказала она, овладев собой. — Они ждут.
Уже выходя из кухни, она услышала за спиной голос Томаса:
— Абигейл, этот человек — не Кэри Грант. Это вор, которому все мало, который набил карманы чужим добром и довел прекрасную женщину до самоубийства.
Абигейл обернулась и высокомерно посмотрела на Томаса.
— Я полностью согласна с тобой.
Покачав головой, Томас поднялся из-за стола. Он был высок, худощав, угловат, а его прямые, густые волосы являли смесь темно-каштанового цвета, отливающего хной, и седины. Скупейший из знаменитых своею расчетливостью Блэкбернов, он надел на себя старье: свитер, помнящий еще его студенческие годы в Гарварде, и расставленные брюки с бесстыдно виднеющимися старыми швами.
— Я никогда бы не осмелился судить тебя, — мягко проговорил он, — и, надеюсь, ты знаешь это.
Абигейл с трудом удержалась от недоверчивой усмешки.
— Томас, ты ведь Блэкберн, а судить всех и вся в обычае Блэкбернов.
Он поморщился, но в его голубых глазах мелькнули озорные искорки.
— Ты хочешь сказать, будто я старый ворчун?
Она улыбнулась, впервые за это утро:
— Не такой уж старый. Просто ты не скрываешь своего отношения к людям. Ты лучше многих. Будь как дома, я скоро вернусь.
К ее удивлению и облегчению, Томас отпустил ее, не сказав больше ни слова.
И в лучшие дни она не сочла бы за удовольствие сопровождать на прогулку непоседливую стайку детей, но они быстро занялись сбором всех цветов, какие попадались им на глаза. Предоставив их самим себе, она бросила вялые попытки искать полевые цветы среди сорной травы и плюхнулась на сухое разнотравье. Горячее солнце, несравненная синь средиземноморского неба, ароматы трав, цветов, цитрусовых и моря, наполнившие воздух, заставили ее забыть тревоги, отключиться. За небольшим лугом: и рощей олив виднелась черепичная крыша непритязательного каменного сельского дома, построенного в восемнадцатом веке. С раннего детства она проводила в нем каждое лето. Здесь она чувствовала себя дома больше, чем в Бостоне, поскольку на Ривьере могла остаться наедине с собой. С ней жили ее сын с няней, но не было Бенджамина, не нависала тяжким грузом необходимость вести себя как хорошо воспитанная представительница бостонских Вайтейкеров, что, быть может, тешило окружающих, но было невыносимо для нее самой.
