Генерал от инфантерии немецким каретным рессорам предпочитал жёсткие стремена своего белого коня, за масть которого и за такого же цвета мундир враги прозвали его «белым генералом». Турки ещё долго помнили это белое пятно под Плевной, а затем, что для них было совершенно неожиданным, — совсем рядом с Константинополем. Осман-паша повелел целиться в генерала, командовавшего плевно-ловчинским отрядом, даже гарантировал немалую сумму для самого меткого стрелка, но всё оказалось напрасно. Сколько ни целились — всё мимо. Только тогда на него через мушку смотрел османский глаз и он был один, а сейчас генеральский мундир с золотыми эполетами вызывал нездоровый ажиотаж у пешеходной публики.
Михаил Дмитриевич уже не раз пожалел, что решил ехать в Гатчину не на поезде, а в открытой коляске. Думал — поеду один. Хоть в вагоне не будут разглядывать, как банку в кунсткамере, но ошибся. Этих любопытных взглядов он ощущал на себе множество. Некоторые узнавали, радостно вскидывая руки над головой, будто ожидая ответного приветствия, иные, скромно наклонив голову в сторону своих спутниц, блистали перед ними своими познаниями в военном деле, но всё сводилось к тому, что центром внимания был одинокий пассажир скромного фиакра в парадном мундире. Генерал ехал к царю.
Второй причиной не самого лучшего расположения духа Михаила Дмитриевича явился тот факт, что его отозвали из Парижа, где он пребывал в отпуске, в Петербург. И не куда-нибудь, а к самому государю пред ясны очи.
О причинах генерал, конечно же, догадывался, не мог для себя только предвидеть размер бури. Будет это средней силы шторм или же целый ураган, чреватый потерей перспектив, загубленной карьерой и отлучением от службы?.. История отношений генерала от инфантерии Скобелева с домом Романовых и так не отличалась доверительностью и всплесками всевышнего благоволения. Молодого, но не по годам опытного генерала предпочитали держать то на Балканах, то в Средней Азии, чему Михаил Дмитриевич был несказанно рад. Прямолинейный характер, натура отважного гусара и богатый словарный запас, пригодный не только для специфического общения с солдатами в окопах, но и убийственный своей остротой для любого светского салона, делали генерала не самым желанным гостем в свете. Скобелев в своём анализе предстоящей аудиенции больше склонялся к тому, что случится ураган, ведь не случайно ему приказано было в Петербург следовать через Швецию, а не через Берлин.
Через три с четвертью часа фаэтон, запряжённый парой гнедых, преодолел путь от Невского до Гатчины. Серые, с голубоватым оттенком стены любимого дворца Александра Третьего с приходом свинцовых туч с запада имели такой же тёмный оттенок. Большой плац между левым и правым крыльями дворца открывал в створе деревьев главный вход, находившийся в центре подковообразного изгиба южного фасада трёхэтажного здания. Кучер не спеша сделал по площади большой крюк почти под самой стеной дворца, чтобы эффектно доставить генерала к колоннам, обрамлявшим парадный вход.
— Ваше высокопревосходительство, его величество ожидает вас! — Флигель-адъютант такого же возраста, как и сам генерал, произнёс эти слова с несомненным почтением, но при этом сохранил марку.
Михаил Дмитриевич прошлой осенью в кругу своих офицеров отметил тридцать восьмой день рождения. Мероприятие прошло без жертв и разрушений, за исключением помятых рёбер одного из халдеев, позволившего себе усомниться в возрасте именинника. Шикарная ухоженная борода и пышные усы скрывали нижнюю часть лица генерала, за счёт чего ему можно было смело прибавлять полтора десятка лет. Единственное, что выдавало истинный возраст Скобелева, так это моложавый блеск внимательных глаз под косматыми бровями.
Скобелев ступил на землю после того, как лакей, замерший в глубоком поклоне, услужливо открыл лакированную дверь его экипажа. Флигель-адъютант отдал честь, выпятив грудь, и тут же ринулся впереди генерала, чтобы распахнуть тому высокую входную дверь и провести дальше вглубь дворца.
Михаил Дмитриевич поглядывал за всей этой суетой, продолжая стоять на месте. Каждое движение этих людей вызывало у него раздражение. Вся эта дворцовая манерность, своды правил, написанные для их работы, заискивающие улыбки, в которых не просматривалось ни малейшей доли искренности… Другой мир, совершенно другой. Не такой, как на поле брани, где ценно каждое слово, где любое движение имеет совершенно отличный смысл. Ты или выживешь, или погибнешь, вернёшься со щитом или на щите.
