Кулаки императора исчезли за его широкой спиной. Черевин, наблюдавший с пригорка за ходом этой аудиенции, противоречившей всем пунктам протокола, позволил себе широко улыбнуться. На помосте высоченный бородатый мужик в сапогах и лёгкой, подпоясанной широким армейским ремнём шинели, который с высоты своего роста пытался услышать дворянина на две головы ниже его. При этом дворянин держал в руке цилиндр и пытался что-то доказать, глядя перед собой вверх. Человек несведущий мог бы вполне подумать, что этот маленький дворянин попал в большую неприятность на большой просёлочной дороге. Правдоподобность сюжета, родившегося в голове генерала, портил только лев на мраморном постаменте за спиной мужика.
— Ваши выводы, министр… — Император на секунду задумался и потом принялся прохаживаться по помосту. — … сырые, как мокрая акварель. Мне ли вас учить, что для подобных заявлений нужны веские основания! В каждом своём слове вы исключительно предполагаете. Каждое ваше «если» — это путь к ошибочному решению, которое только и ждут от нас в Европе, чтобы втянуть в очередную бойню. На Балканах, к примеру. Я не хочу больше слышать от вас никаких допущений и предположений. Только факты. Вы слышите меня, Гирс?
Николай Карлович, конечно же, всё прекрасно слышал. Он только и ждал такого поворота:
— Для того, чтобы акварель просохла, ваше величество, нужно совершенно немного времени. Для этого мне нужно отправить в Вену, в нашу дипломатическую миссию, двух морских офицеров его величества.
— Так в чём же дело, Гирс? Отправляйте! — Император успел поднять удочку, нанизать червя и закинуть поплавок в воду.
— Один из них разжалован со службы. Расследование установило, что ему не хватило нескольких шагов для того, чтобы уберечь вашего батюшку от бомбы заговорщиков…
В душе Александра Третьего вскипела волна ярости. Так случалось каждый раз, когда ему приходилось вспоминать тот проклятый день — 1 марта 1881 года, когда ему пришлось наследовать престол после смерти отца.
— Если бы каждый раз мне или моему отцу для принятия решения не хватало одного шага, то Европа нас уже давно бы разорвала на куски. Не хватило шагов? Значит, нужно было бежать, а не идти!
Поплавок неожиданно нырнул, удилище согнулось, и леска в напряжении натянулась как струна. Большущий хариус взлетел вверх, сверкая серебряными боками.
Довольный уловом, император схватил рыбу под жабры, а хариус, пытаясь как-то противостоять своей трагической участи, расправил громадный спинной плавник, выставив напоказ все красные и серые пятна, осыпавшие этот веер.
— Каков красаве́ц! — восхитился рыболов. — Перехитрил я тебя! Петлял, скрывался, мальков своих на разведку посылал… Стоило мне удочку достать, так ты там заволновался! Как же! Черви закончились! А мы тут ррраз — и свежую наживку тебе!
Гирс, зная, что царь, разговаривавший с добычей, его сейчас не видит, удовлетворённо улыбнулся. Нрав и привычки государя были ему хорошо знакомы. Эти слова царь говорил не этому громадному хариусу размером с две государевы ладони. Эти слова предназначались тому, кто слышал их за спиной.
— Прошу вашего высочайшего разрешения зачислить капитана первого ранга Лузгина Леонида Павловича в штат министерства иностранных дел и откомандировать его в Вену с особым поручением! — отрапортовал Гирс, словно он состоял не в гражданском чине, а всю жизнь провёл в казарме.
— Тот Лузгин, что адъютантом у моего дядюшки Константина служил? — Александр Третий, как и все Романовы, имел редкую способность. Единожды услышав фамилию, он запоминал её навсегда, и при этом она прочно ассоциировалась в его памяти с лицом владельца.
— Точно так, ваше величество! — доложил Гирс в той же манере.
— Готовьте документы по вашему ведомству. И сделайте так, чтобы он более не ошибался в шагах! Можете идти. Солнце скоро сядет, и клёва уже можно будет не ждать, — ответил царь, бросив хариуса точно в ведро.
Гирс поклонился, как это положено в конце аудиенции, и, сохраняя невозмутимое выражение лица, проследовал в сторону генерала Черевина.
— Что, милейший, Николай Карлович, постигла ли вас удача в ваших хлопотах? — с некоторой долей иронии спросил генерал, пожелавший лишний раз убедиться в справедливости своих предположений.
