Немного помолчав, Джанетт произносит:
– Скажи своей Маргарет, пусть она засунет свои слова куда подальше. Вот именно, туда! Я же говорила тебе, что мы – совершенно новая порода людей, и дети в нашем мире должны быть свободны от стереотипов. Вечно пьяный Отец и Мать с мороженым в руке! Нет их больше, и не будет никогда! Мы вырастим новую генерацию людей – они будут ценить то, что имеют, и не станут тратить время, чтобы под кого-то там подлаживаться. А ты, мой маленький, перестань думать о слишком серьезных вещах. Тебе вредно.
– Ты знаешь, – говорит Херб удивленно, – но Смитти говорит мне то же самое.
Он смеется.
– Но он говорит это мне, чтобы нагнуть, а ты – чтобы вознести.
– Все зависит от точки зрения, как я полагаю. От того, как ты на это смотришь.
Некоторое время Херб лежит, думая о женских и мужских дезертах, о Комитете, который вскоре заменит родителей, об Отце, могучем и великом, но почему-то с кухонным полотенцем в руках, и еще о дюжине подобных несообразностей, пока наконец все это не начинает кружиться перед его мысленным взором и покрываться дымкой дремоты, и он говорит:
– Спокойной ночи, любовь моя.
– Спокойной ночи, любовь моя, – шепчет Джанетт.
– Спокойной ночи, счастье мое.
– Спокойной ночи, счастье мое…
И Херб взрывается:
– Какого черта? Перестань повторять за мной! Сколько можно?
Джанетт не испугана, скорее – обеспокоена; она понимает, что с мужем что-то происходит, а потому предпочитает промолчать.
Через минуту Херб произносит:
– Прости, дорогая.
– Не бери в голову, Джордж! – отвечает она.
Херб понимает, что просто обязан рассмеяться.
Чтобы добраться до Первого научного центра на метро (для обозначения этого вида транспорта было специальное слово на ледомском, но оно не имело эквивалента в английском языке), Чарли и Филосу потребовалось всего несколько минут. Оказавшись у основания громады Центра, они обошли бассейн, где плескались человек тридцать-сорок ледомцев, и немного задержались, чтобы посмотреть на происходящее. Они обменивались короткими, почти ничего не значащими фразами, поскольку и у того, и у другого было о чем подумать, и, на мгновение отвлекшись от собственных мыслей, Чарли спросил, глядя на ныряющие, плавающие и прыгающие тела:
– А на чем держатся эти маленькие передники?
Филос, протянув руку, мягко дернул Чарли за волосы и ответил вопросом на вопрос:
– А на чем держится это?
И Чарли, что бывало с ним крайне редко, вспыхнул.
Обойдя здание, они оказались под колоссальным козырьком, нависшим над входом, и Филос, остановившись, сказал:
– Я подожду тебя здесь.
– Лучше бы тебе пойти вместе со мной, – покачал головой Чарли. – Чтобы быть под рукой, когда мне опять предложат «поговорить об этом с Филосом».
– Конечно, Сиес так и скажет, – отозвался Филос. – Но я обещаю говорить с тобой обо всем с предельной откровенностью, когда придет время. Кстати, может быть, тебе лучше сперва узнать все о Ледоме теперешнем, пока я не огорошил тебя информацией о его прошлом?
– Так чем же все-таки ты занимаешься?
– Я историк, – ответил Филос.
Он жестом пригласил Чарли подойти к основанию стены и положил руку на невидимый поручень лифта.
– Готов? – спросил он.
– Готов.
Филос сделал шаг назад, и Чарли полетел вверх. К этому времени он уже привык к полетам на лифтах настолько, что уже не воспринимал их как крушение мироздания. Поднимаясь, он смотрел на Филоса, идущего прочь от здания по направлению к бассейну. Странное создание, подумал Чарли. Похоже, никто его не любит.
Он добрался до большого окна в середине здания и, когда движение прекратилось, смело шагнул к нему и – дальше – сквозь окно. И вновь, когда невидимые стены распахнулись перед ним, он ощутил, что его окутывает некая капсула, которая и обеспечивает его беспрепятственное движение. Как-то так Чарли все это и пытался для себя объяснить.
Он осмотрелся. Первое, что он увидел в оббитой серебристыми панелями комнате, была машина времени – гигантское, похожее на тыкву с крыльями устройство, двери которого были открыты – как и в тот день, когда его сюда принесло. Крылья по краям комнаты были задрапированы, на стойке в центре комнаты расположился набор неких странных инструментов, рядом стоял рабочий стол, заваленный бумагами, и несколько стульев, напоминавших не то грибы, не то кочки.
