Лицо Моргана странным образом выражало искреннее понимание, хотя пониманием тут и не пахло, но когда он улыбнулся, оно просияло; он всегда делался таким обаятельным и убедительным, когда улыбался. Вот и сейчас он с улыбкой ответил на вопрос старого друга:
— Она видит то, чего не видим мы.
— Так что она видит?
— Ангела.
Кинни расхохотался:
— Ну, раз уж она видит ангела в Джорджи Минафере, она еще необычнее, чем я думал!
— Возможно, — сказал Морган. — Но она видит именно это.
— Господи! Тебе проще, ты-то с ним знаком не больше часа. Сам-то ты в нем ангела увидел?
— Нет. Я увидел необычайно красивого и сатанински гордого молодого дурака, которого только-только обучили светским манерам и который старательно держит себя в их рамках, срываясь каждые полчаса.
— Тогда что…
— Матери всегда правы, — сказал Морган. — Неужели ты думаешь, что юный Джордж ведет себя одинаково, когда он с мамой и когда он запугивает твоего сына Фреда? Матери видят в нас ангелов, потому что мы с ними как ангелы. Если дело касается матерей, неужели сын не может изобразить из себя ангелочка? А когда сынок режет кому-то глотку, матери просто кажется, что ее ангела сбил с пути дьявол, — и даже в этом она права!
Кинни засмеялся и положил руку на плечо друга.
— Помню-помню, тебя не переспорить, — сказал он. — Ты хочешь сказать, что в Джорджи Минафере ангельского не меньше, чем в убийцах, и что мать Джорджи всегда права.
— Боюсь, Изабель была всегда права, — беспечно сказал Морган.
Кинни по-прежнему держал его за плечо.
— Однажды она ошиблась, дружище. По крайней мере, мне так показалось.
— Нет, — немного неуверенно произнес Морган. — Нет…
Кинни удалось избавиться от возникшей неловкости: он опять рассмеялся.
— Погоди, вот узнаешь юного Джорджи поближе, — сказал он. — Сомневаюсь, что даже после краткого знакомства ты опять назовешь его ангелом!
— Говоришь, красота в глазах смотрящего и ангела можно увидеть, только если смотреть глазами Изабель? Был бы ты художником, Фред, ты бы так и рисовал: матерей с ангелами в глазах и чертятами на коленях. А вот я предпочитаю старых мастеров и херувимов.
Мистер Кинни задумчиво поглядел на него и сказал:
— Чьи-то глаза, должно быть, действительно ангельски прекрасны, если сумели убедить тебя, что Джорджи Минафер херувимчик!
— Прекрасны, — сердечно откликнулся Морган. — И даже красивее, чем когда-либо. — Тут сверху зазвучал новый раскат музыки, он отбросил сигарету и вскочил на ноги. — Прощай, она обещала мне этот танец.
— Кто?
— Изабель!
Потрепанный временем мистер Кинни потер глаза:
— Ты меня поражаешь, вот так вскакиваешь для того, чтобы бежать танцевать с Изабель Эмберсон! Разве не было всех этих двадцати лет? Скажи, а с бедняжкой Фанни ты тоже потанцевать успел?
— Дважды!
— Господи! — почти серьезно простонал Кинни. — Ты опять за старое! Господи!
— За старое? — Морган весело засмеялся, стоя в дверях. — Ну уж нет! Никакого старого. Всё старое давно мертво! У нас впереди только новое!
И он исчез так резво, словно уже начал танцевать.
Мисс Люси Морган, сидевшая на следующий день в двухместных санях Джорджа, была так очаровательна, что ее сопровождающий заговорил почти ласково, не в силах сдержать романтического порыва. Ее роскошная шапочка была оторочена черным мехом, а волосы казались такими же темными, как мех, плечи обнимало черное меховое боа, руки прятались в черной муфте, а колени укутывала черная санная полсть.
— Вы похожи… — сказал Джордж. — Ваше лицо совсем как… как снежинка на куске угля. То есть не снежинка… розовый лепесток, вот!
— Вы бы лучше смотрели за дорогой, — ответила она. — Мы только что чуть не перевернулись.
Джордж не собирался следовать ее совету.
— Потому что щечки у вас слишком розовые для снежинки, — продолжил он. — Есть какая-то сказка про белоснежное и розовое…
— Мы движемся чересчур быстро, мистер Минафер!
— Ну, видите ли, я здесь только на две недели.
— Я про сани! — пояснила она. — Мы не единственные на дороге.
— А, эти посторонятся.
— Мчимся, как патриции на колеснице, но, кажется, за таким резвым жеребцом надо следить. Уверена, скорость чуть ли двадцать миль в час.
