Великая смута. Конец Империи - страница 49
Между прочим, в 2002 году в Угличском архиве мы узнали, что СЗАДИ НА СХИМЕ ТОЖЕ ЕСТЬ КАКАЯ-ТО НАДПИСЬ. Будто бы она идет по краю схимы, а в центре — большое изображение Голгофы. Хотя буквы хорошо видны, текст, тем не менее, тоже не читается, как и надписи спереди. Он расценивался работниками архива как якобы «религиозная тайнопись», никаких фотографий или прорисовок этой надписи мы обнаружить не смогли. Более того, первоначально на монахе (в момент обнаружения колоды), поверх схимы, было еще какое-то облачение. Но оно будто бы бесследно исчезло и никаких боле подробных сведений о нем не сохранилось.
Рис. 59. Фрагмент иноческого одеяния Симеона Ульянова. XVII век. С видеозаписи 1999 года.
Далее, как нам сообщили в 2001 году, оказалось, что сами сотрудники Угличского музея так и не были, по сути дела, допущены к исследованию уникальных свитков. Как они нам рассказали, местные музейные работники ЛИШЬ ЭПИЗОДИЧЕСКИ ПРИСУТСТВОВАЛИ при РАСШИФРОВКЕ текста приехавшим из Москвы представителем Историко-архивного института. Хотя текст был русским и относился к XVII веку, его, тем не менее, ПРИШЛОСЬ РАСШИФРОВЫВАТЬ. Результат «московской» расшифровки сотрудникам Угличского музея по их словам, неизвестны. Мало что знают об этом и в городском архиве. Вообще никаких следов этих исследований в музее кремля города Углича, в городском архиве и в Свято-Воскресенском монастыре почему-то нет. По-видимому, многие материалы тоже были увезены в Москву.
Рис. 60. Фрагмент иноческого одеяния Симеона Ульянова. XVII век. С видеозаписи 1999 года.
Остается совершенно непонятным, почему в угличской экспозиции захоронения инока Симеона Ульянова нет ни слова о найденных в колоде свитках с его жизнеописанием. Почему не выставлены ни сами свитки, ни хотя бы их фотографии или прорисовки? Ведь многим посетителям музея было бы очень интересно познакомиться с подлинными свидетельствами далекого XVII века.
Здесь стоит сделать общее замечание. Наш многолетний опыт общения с музейными работниками и сотрудниками научно-исследовательских отделов музеев обнаружил любопытный эффект. Пока вы послушно слушаете их пояснения, например, во время экскурсии, — все в порядке. Если задаете нейтральный вопрос вроде: «Из чего соткано это одеяние?» вы почти наверняка услышите вежливый и даже подробный ответ. Но стоит поинтересоваться, ПОЧЕМУ, НА ОСНОВАНИИ КАКИХ ДОКУМЕНТОВ ИЛИ СВИДЕТЕЛЬСТВ датируется то или иное вооружение или музейный предмет, ситуация обычно меняется. На вопросы, выводящие за рамки стандартной экскурсионной беседы, они чаще всего начинают отвечать кратко, неохотно, ссылаются на незнание, на отсутствие собственного интереса либо же на вышестоящие инстанции.
Рис. 61. Фрагмент иноческого одеяния Симеона Ульянова. XVII век. Фотография 2000 года.
Невольно складывается ощущение, что подлинная АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ история Средних веков (не только средневековой Руси, но и Западной Европы) как бы негласно засекречена и сегодня нам предлагается лишь покорно выслушивать официально утвержденную скалигеровско-миллеровскую версию. Возникает мысль, что музейных работников в неявной форме приучают глушить излишне глубокий интерес посетителей к истории и хронологии древних предметов, выставленных в их музеях.
4. Еще и в XVII веке русские тексты иногда писались арабскими буквами
Путевой отчет Павла Алеппского
Приведем яркий пример из истории XVII века, ясно показывающий, что даже в XVII веке для русского письма могли использоваться самые разные азбуки. В 1656 году был создан крайне любопытный исторический документ. Это путевые записи, «которые вел архидиакон Павел Алеппский — талантливый церковный писатель середины XVII века, повсюду сопровождавший своего отца — Патриарха Антиохийского Макария III. В 1656 году Патриарх впервые посетил Россию, побывал в Москве… По приглашению царя Алексея Михайловича, Предстоятель Антиохийской Церкви посетил Саввино-Сторожевский монастырь, особенно любимый государем» [422], с. 94.
Сопровождая патриарха, Павел Алеппский вел подробные записи — нечто вроде развернутого отчета о поездке. Записи эти, сохранившиеся до нашего времени, рассматриваются как исключительно ценное свидетельство эпохи Алексея Михайловича. Большие фрагменты записок Павла Алеппского приведены в издании [422].
