Вечный юноша. Puer Aeternus - страница 19
Я не знаю, соотносил ли Гете это диковинное представление с античными надгробными купидонами; последнее очень даже вероятно. Образ полишинелей (cucullatus) указывает на кого-то завуалированного, т. е. невидимого, гения усопших, который отныне — в детском хороводе- опять обнаруживает новую жизнь, окруженный морскими образами дельфинов и богов моря.>21
Здесь я позволю себе прервать цитату из Юнга и заметить, что cucullatus означает «тот, кто носит капюшон», т. е. того, кто носит платье с капюшоном. Думаю, весьма символично, что Жан Кокто,>22 предпочитавший такую одежду, стал родоначальником молодежной моды, основной приметой которой является куртка, плащ или пальто с капюшоном. Представители этого молодежного движения — пуэры, и они даже одеваются соответствующим образом! Интересно, знал ли об этом Кокто?
Море — излюбленный символ бессознательного, матери всего живущего. Так как «ребенок» при известных условиях (например, в случае Гермеса и дактилей) имеет ближайшую связь с фаллосом как символом производителя, не удивительно, что он снова появляется в надгробном фаллосе в качестве символа обновленного зачатия.>23
Вот так Юнг в общих чертах наметил двойственную природу архетипа младенца, и это основная трудность, с которой мы сталкиваемся в его толковании.
С одной стороны, младенец означает обновление жизни, естественность и непосредственность, возникающие новые внутренние или внешние возможности, изменение всей жизненной ситуации в позитивном направлении. С другой стороны, в той же мере ребенок-бог имеет негативную, разрушительную сторону. Именно о ней упоминает Юнг, когда ссылается на видения «сияющего мальчика» (Radiant Boy), утверждая, что деструктивный аспект архетипа младенца, скорее всего, связан с языческим пониманием ребенка-бога, образ которого обязательно должен быть негативным. Этот негативный ребенок-бог сулит нам беду и горе, но мы вправе сказать, что как только появляется образ ребенка-бога, мы почти всегда сталкиваемся с проблемой выбора.
Образ ребенка всегда символизирует естественность, непосредственность. Вместе с тем невероятную трудность представляет собой задача определить, связан ли этот образ с проявлением инфантильной Тени (infantile shadow), которую следует отделить и подавить, или же с неким творческим аспектом, способствующим нашему продвижению вперед. И в каждом случае эта проблема этического характера. Ребенок всегда находится и позади нас, и у нас впереди. Позади нас он представляет собой инфантильную Тень, детскую неразвитость, которую следует принести в жертву, иначе она затянет нас назад в зависимость, леность, распущенность, заставит нас бежать от проблем, всякой ответственности и самой жизни. С другой стороны, если ребенок оказывается впереди нас, это означает обновление, шанс сохранить вечную юность, обрести непосредственность и естественность, получить новые возможности — это означает поток жизни в направлении творческого будущего.
Трудность, как правило, заключается в том, чтобы в каждом конкретном случае осознать истинные мотивы появления образа ребенка. Является ли этот образ воплощением инфантильного импульса, который только тянет человека назад, или же это стимул, лишь кажущийся инфантильным, но который необходимо принять и пережить, так как он побуждает человека двигаться вперед?
Иногда ответ на этот вопрос выстраивается из контекста сновидений. Предположим, что мужчине-пуэру приснился маленький мальчик. Именно по содержанию сна мы можем сказать,
