А я молчал. Потому что так велено было в тот Петров полдень, когда он мне открылся. Припоминаю, как прибежали женщины с ревом, а на возу - посиневший дитвак с раскрытым ртом. Спал, напившись молока. И так смертным сном застыл. Положили его на солому, а сами вернулись, ибо так сказал вуй Ферко. Меня он оставил. Поднес ко рту дитяти пеленку и изорвал на тонкие лоскуты. Протянул их мне, чтоб я оббежал ближние овраги и расстилал те обрывки по траве.
Когда я вернулся, вуй мастерил пищавку из бузины.А тогда, помолившись, начал тоненько на ней гудеть. И стали из овражков сползаться гадины. Клубились на сволоках, на виноградной лозе и на колодезном колесе. Извивались, сплетались в узел. Белее сорочки стоял вуй Ферко и дудел в свою денцивку-дудочку. Пока не приполз толстый, замшелый полоз и не улегся перед вуем у миски с кипяченным молоком. Тогда старик заткнул за черес-пояс дуду и поклонился полозу. Как человеку. И говорил ему льстивые слова. Говорил, пока тот не вылакал молоко и не щелкнул по миске хвостом. В ту же минуту рубашонка на животике дитвака шевельнулась, изо рта пена пошла, и явилась на свет змеиная головка, а дальше и весь змееныш выполз. Хлопчик икнул и облегченно заплакал...
Теперь синеющими губами добывал из пищалки вуевѵ ноту я. Выдувал из себя остаток сил, созывая змеиное кодло в гости. И они сползались, любезно обвивая мою жердяную крышу. А для старшего полозуна я широко распахнул дверь. На глиняном блюде его ожидали надбитые трое ржаво-бурых яиц вальдшнепа, которые я утром приготовил на полдник. Гад, толстый, как рука, зашелестел по сухой хвое, выпучив свои студеные разумные глаза. Мне почудилось, что это вуй Ферко зрит на меня из глубокой темной криницы. И, подкрепленный тем видением, стал я извлекать из потаенного свитка памяти его заговор:
«На море, на окияне, на реке на Иордане дуб златокорый, а в том дубе три гнезда: царь Гадюн, царица Олена, и царевна Веретиница. Послал царь гадюн, и царица Олена, и царочка Веретиница по всем лесам, по всем полям, по всем скальям, по всем болотам гадов созывать из меня молитвенного, рожденного раба, зубы винимать...
Шел святой Егор с осиянских гор и нес гадючие имена и приложил ко мне, рожденному, молитвенному, и опух сошел.
Посылала Пречистая черницу на Сионскую гору, в городе Вавилоне царила Вольга. «Царица, почему ты не научишь, чтоб меня, раба Божьего, гады не кусали?» - «Не только твое потомство научу, но и сама пред Господом Богом крыжем-крестом паду...»
На Сионских горах, на каменных плитах, Семеново гнездо. В Семеновом гнезде Олена змея. Прихожу я к ясному солнцу: «Олено, собери всех лютых змей. Собери, поспрашивай, какая лютая змея уронила жало, пусть она вынимает его, рану залижет, опух снимет...»
Пробудился я от теплого прикосновения. Выпил птичьи яйца полоз и ударид хвостом по тарелке так, что на три части раскололась. И зашипела из-под нее серая глистица и, дергая раздвоенным языком, поползла ко мне. Та гадина, которой я поцелуем припечатал лоб. И я потерял сознание. Ибо приспело время ил помощи, и око людское видеть сие не должно. И не должна сие держать в себе людская память.
Лекарю - лекарево. Господу - господово. От Него главные лекарства и благодать. И каждый достанет их по потребности, по вере и воле сердца. Нет болезней, каких бы человек не одолел с Божьей милостью. Проси, жди и доставай.
Не проси у Бога, что должен сделать для тебя. Проси, чтобы научил, что ты должен сделать для себя. И будет тебе знак, будет совет - через другого человека, через книжку. Через дерево, траву, реку, букашку либо змею.
Я видел, как дерево, в которое ударила молния, стояло усохшим шесть лет. А на седьмом после живительного дождя зазеленело. Что же тогда говорить о человеке - дитяти Божьем.
...Пробудился я от теплого прикосновения. Солнце восходило на мне. Лучи золотом чесали траву и сеялись на мое лицо. Очи ловили кончики той высокой травы, росшей будто с неба. Трава небесная. Я стал на ноги. Тело было легким, а душа-словно непочатая вода в утренней кринице. Я прислонился к дубу, казалось, что мир вращается вокруг моего дуба, кружится неслышно, плавно. Я обнял дуба, как брата, и если бы кто увидел меня, подумал бы, что я сошел с ума. А я приходил к ясному разуму. Я нарождался. И никто не видел тут меня, кроме деревьев. А они не удивлялись.
