Я смаковал тот токан с брынзой, и казалось, что на зубах поскрипывают золотые крупинки.
В другой раз мы ходили с ним в чащу за жердями. Прежде чем замахнуться топором на грабину, вуй Ферко что- то шептал. И рубил не подряд, а срубал только каждое седьмое деревцо. Показал мне гнездо ремеза, похожее на маленькую рукавичку, потому что он лепит его из тополиного и вербового пуха. Если человек замерзает в лесу, то может согреть руки и ноги теми гнездами.
А однажды вуй Ферко зажал между ладонями травинку и тонко засвистел. Откликнулась таким же свистом какая-то птица.
«Так я ищу ягодные места», - обьяснил дедо.
Мы пошли на іиі свист-и взаправду открылась поляна с ягодными кустиками. На них висели почти у земли легонькие кошелочки-гнезда. Это была работа птицы славки с черной головкой, она любит гнездиться там, где много ягод. А самые крохотные гнезда у воловьего очка - лохматые локоны, спрятанные в корнях. И само потя крохотное, и песенка его краткая. Зато птичка оползень не ленится пищать, и слышно ее далеко. А гнездо устраивает себе в дупле и так замазывает глиной, смоченной слюной, что камнем не расколоть. На выдумки хитра и синица: гнездо ее обнаружишь и в черепе коня, и на кладбищенском кресте, и в заброшенной норе. Свивает она его и с перьев, и с шерсти, и с мха.
Старик показывал мне нанизанных на колючки жуков и червей - так делает себе припасы хитрый жулан. Потом мы подкрались к красненькому птаху с розовыми крыльями. Его называют омелюхом, потому что он на клювике и лапках разносит по деревьям семена омелы. Очень смакуют ему те белые терпкие ягоды. У потока на камне красовалась белая плиска с длинным черным хвостом, каким она трясла по плесу, точно праником-досточкой. За это ее называют трясогузкой.
За какой-то денек открылся мне чудесный пернатый мир. А я дотоле считал, что все птицы — это лишь надоедливые воробышки под стрехой и нахальные ласточки, ворующие хлеб из рук.
В надвечерье мы стояли над потоком, а над нами куковала зозуля-кукушка. И тогда вуй Ферко простер перед собой руки и попросил:
«Зозулэ-зегзицэ, велемудрая птица, что свого гнезда не имеет, зато детей в люди провожает, мама для байстрючат еси, нам свое вещее перо неси».
Зозуля оборвала свое куканье, и на ладонь Ферку упало сивое перышко. Он в обеих ладонях понес его к реке и сдул с ладоней. Перо подхватила быстрина и закружила, начала трепать о камни и корчаги, швырять на отмель и снова топить, полоскать водограями-перекатами, теребить ломачьем. Мы шли по берегу, не спуская с пера глаз, пока оно не вырвалось на водную ширь и поплыло руслом к мерцающему небосклону.
«Мне тебя не догнати, горемыка, - шептал вуй Ферко, провожая взглядом перо. - Путь твой далек, долог и непредвиден. Иди, бедолага. Очи покажут дорогу, сердце покажет путь».
Он говорил это вроде мне, однако я не понимал смысла тех слов.
В тот день мы задержались в лесу до сумерек. Ферко тащил вязанку жердей, я нес топоры и тайстрину - сумку с провизией. Что-то бултыхнулось в далеких лесных водоемах и, казалось, хихикало. Я спросил, что то за рыба иль птица.
«То не рыба и не птица, то нявки и збещата, - объяснил дедо. - Утопленицы и дети, умершие некрещенными. Наступает время их вечерниц».
Что-то захныкало совсем близко.
«То волчий няньо Полисун выгоняет свою файту-стаю на охоту», - шептал Ферко.
Кровинушка леденела в моих жилах. А вуй был спокоен, будто гребля-плотина. Сбросил на землю жерди, утерся рукавом.
«Сбились мы с тобой с путика. А может, нас Блуд водит»
«Кто это Блуд?»
«Это лесной пан, который может человеказамотеличить- запутать меж трех буков. Но не бойся, неборе. Ничего не бойся, ибо нет для челядников ничего страшнее, нежели сам страх».
Пройдут годы и откроется мне вуй Ферко, откроет свое колдовство. Тогда наконец я его спросил:
«Как вы лечите, дуй ко?»
«А никак, - процедил он слова сквозь трубочный дым.
- Лечит доктор, а излечивает Природа. Она нашептывпает мне, она говорит с моим духом»
...Земля позвала его. Как зовет среди яри-весны зерно. Он уплыл в смерть, как поток уплывает в реку. Умер вуй Ферко принаряженный, словно на Пасху, на лавице. с трубкой во рту. Сорок дней на его могиле пели птицы и гнездилось гадье. Люди обходили тот угол, осеняя себя перстовыми крестами.
