…Метрах в ста от речки росла «ведомственная» картошка. Ленька не знал, что это было за ведомство. Весной, когда сходила вода, на заливную землю приезжали два колесных трактора и за одну ночь пахали-боронили все поле. Потом приезжали солдаты с ружьями, выводили из фургонных трехтонок худых людей в фуфайках, и те садили картошку. Ребята видели, как люди в фуфайках хрумкали порезанные картофельные половинки. Прямо сырыми хрумкали.
Картошка всходила неровными рядами, на поле образовывались широченные межи, и на этих межах рос высокий сочный пырей.
Поле охранял сердитый хромой мужичонка с ружьем. Будочка у него стояла с краю, ближе к Нахаловке.
В душную полуденную жару Ленька с Красоткой забирались в пырей. Коза всё понимала — она быстро и жадно хватала траву, беспокойно трясла бородой и настороженно блеяла.
Пока мужичок выбирался из сторожки, пока хромал через всё поле, Красотка успевала нахвататься травы, а потом закидывала рога назад и неслась как бешеная вдоль речки к лесу. Ленька только держался за веревку и перебирал ногами. Вмиг они исчезали среди деревьев.
А вечером мама выносила из сарая литровую банку молока. Полную банку.
* * *
Только отмаялся дед, как забрало маму, а Леньку с Сашкой лихорадка не трогала.
Груда укрыток на кровати ходила ходуном. Одеяла, половики и дедову ягу то и дело приходилось поправлять, а мама все равно по-страшному щелкала зубами:
— Хо-лод-но!
Сашка, закатив глаза, верещал в углу:
— Не помирай, мамка! Мамка, не помирай!
— Не каркай, ворона! — дед хлопнул Сашку по затылку, и тот притих.
Томка Вострикова налила в бутылку горячей воды, заткнула тряпицей и сунула маме в ноги. Сказала деду:
— Меняйте воду чаще. И чтоб чайник на плитке все время был.
Потом Тамарка растормошила пригорюнившегося у печки Леньку:
— Грелку надо и хины. Пошли.
Они выскочили на улицу и побежали к Томкиному бараку. Остановились у крыльца.
— Подожди меня! — Томка шмыгнула домой.
А Ленька прислонился к перилам. Ну и денек сегодня! Обед скоро, а Красотка все еще в сарае. Надо же, как маму прихватило. Вдруг Ленька глаза вылупил: на стене, где с самого апреля он выжег лупой: «Л + Т = любовь», вместо «Л» было выпластано ножом «И. М.».
Ленька пялился на стенку: что это еще за «И. М.»?
Томка выскочила на крыльцо. В одной руке грелка, в другой — газетный сверток. Она протянула Леньке сверток:
— Это хлеб. Обменяй на хину.
Томка умчалась ставить грелку маме, а Ленька побежал на базар. На хлеб там не только хину, там хоть что выменять можно.
* * *
Красотку он погнал пастись только после обеда. Изголодавшаяся коза жадно хватала траву.
От речки прибежал Вовка Остроумов:
— Витька Сурок и Аркашка Меченый в чику всех наказывают. Мне мамка на подстричься пятерку давала, а я проиграл.
Сурок и Меченый были уже взрослыми ребятами. Сурковы держали лошадь — возили муку на хлебопекарню. Мерин и сейчас белой вороной бродил среди коз и коров.
А Меченый был «шестеркой» у Сурка.
До нынешней весны он верховодил всей нахаловской мелкотней. А этой весной оплошал…
Нахаловские парни бегали крутить шуры-муры к девчонкам, работающим на лесосплаве. Вот и Меченый, тогда еще просто Аркашка Волков, заприметил там одну деваху. Ну, подсыпался к ней, любовь-дружбу предложил и сказанул, что, мол, чуть чего, так и еда у него есть, и деньги…
Девка подруг своих крикнула. Стянули они с орущего Аркашки штаны и всю задницу испечатали какими-то несмываемыми штампами, были там и «Первый сорт», и «Годен», и даже «Не кантовать». И не стало у нахаловских Аркашки Волкова, Меченый появился.
Ленька подошел к ребятам.
— Сыграем, Лось? — крикнул-спросил Сурок.
— Можно, Сурок, — ответил Ленька.
Чика! Проводится главная черта, на нее ставятся деньги — кон. Биту кидают метров с десяти. Если не добросил до главной черты — «бык», «слепой», «сгорел», «сира». Если далеко закинул — «Москва — Воронеж — фиг догонишь». Надо, чтоб биток сразу за чертой упал, как можно ближе к кону, — тогда первый. Первый бить по кону будешь: перевернулась монета с решки на орла — твоя. А самый шик — сразу в кон угодить — чика! Все деньги в карман. Были ваши — стали наши.
