— Возьми пряничка!
— Ничего я не хочу. Домой отпусти.
— Вот что, — сказал князь, теряя терпение. — К твоим родителям завтра же поедет гонец. Отвезет им подарков, денег… Три рубля! Пожелают, всю твою родню в Шую перевезут, будут среди дворни моей жить… Пожелают — будет им отдельный дом.
— А мне за это только и надобно, чтоб девство отдать тебе? — спросила Василиса спроста.
Князь покраснел, отвернулся.
— Коли будет в твоем сердце то же, что в березовой роще, тогда приходи… А теперь ступай к себе.
Василиса вскочила, пулей вылетела из княжеской светлицы.
Князь поглядел на хлопнувшую дверь, выпил вина, открыл книгу и начал читать прилежно: «Бысть во граде Филумене царь именем Аггей, славен зело. Стоящу же ему в церкви во время Божественной литургии, и чтущу иерею Святое писание людям. И егда доиде до строки, в ней же написано «Богатые обнищают, а нищие обогатеют». Слыша же сие царь и рек с яростию: «Ложь сие во Евангелии написано! Аз есмь царь и славен и богат зело. Како мне обнищати, а нищему обогатети и вместо меня царствовати?»
Поморщился Василий Иванович, пошел спать, не погася свечи.
Через малое время в спальню его вошли, свечу задули.
— Меня кормилица Акулина прислала, — услышал он воркующий голос, и теплое доброе тело легло под его одеяло, и он, не досадуя, принял добрые бабьи ласки, отданные ему жалеючи. Он и сам себя, засыпая, пожалел, ублаженный владелец рабов и рабынь.
Утром Василий Иванович придумал пойти в торговые ряды, купить Василисе перстенек, а то и ожерелье, но нежданно приехал брат Андрей Иванович. Брат, служа царевичу Ивану Ивановичу, службе своей весьма удивлялся, но был доволен.
— С утра до вечера с девками да с бабами возимся. Сначала выбираем трех пригожих девственниц, заплетаем им в волосы жемчуг и всякие камешки и в чем мать родила ведем пред очи Ивана Ивановича. Одну он берет себе, других нам отдает, а потом пробуем всех подряд, какая баба самая сладкая. Эту, сладкую, наряжают царицей, и начинается пир, покуда все под стол не повалимся.
Обнял брата Василий Иванович, к божнице подвел, сказал шепотом:
— Молодись, Андрей Иванович! Время приспело быть молодым, но молю Господа и прошу тебя нижайше — не теряй головы в гульбе. Песни возьмутся петь — пой, материться станут — матерись, Бог простит дурака. Но пуще огня берегись умных разговоров. Слушай и молчи! Царь к царевичу приставил многих своих шептунов. Иван Иванович мужает, царя страх берет…
Андрей Иванович улыбнулся, благодарно обнял и поцеловал старшего брата.
— Я, Вася, настороже. Помню, да и ты о том не забывай, — коли прогневим великого государя, ты ли, я ли — полетят пять голов.
Прослезился Василий Иванович.
— Дадим обет Господу Богу, брат: быть между собой в вечном союзе, служить корню нашему, имени нашему, ибо Шуйские мы!
— Крепче любой клятвы кровь наша! — сказал Андрей, но все ж поцеловал образ Спаса, и Василий поцеловал. Посмотрели они в глаза друг другу, хорошо посмотрели.
Тотчас и разъехались. Андрею Ивановичу нужно было на охоту соколиную собираться, царевич его звал в Хорошево. Василий же Иванович поспешил в Успенский собор на вечерню. Уходя, сам не ведая зачем, взял с собою денежек. На подаяния был не щедр. Давал одному, редко двум-трем, а тут взял горсть и еще разок черпнул из полного ларца.
13
Молился Василий Иванович, по сторонам глазами не зыркая, но когда все же на царское место поглядел, то и огорчился: царя на службе не было. Стоял Василий Иванович у левой стены, под иконой равноапостольного царя Константина и матери его царицы Елены. И хоть знал про себя: ради царя выказывает прилежание, отбивая многие поклоны и подпевая певчим, но, огорчившись, рвения не убавил, веруя: «Что Бог ни делает — к лучшему».
Прикладываясь к иконе, увидел рядом с собой огромного монаха, который не только поцеловал икону, но и слезами ее окропил.
Василию Ивановичу сначала пришла мысль суетная: «Неужто монаха приставили смотреть за новым придворным?» Но показалось чрезмерным, чтоб соглядатай плакал, целуя иконы. Да ведь икона-то была не из тех, перед которыми каются или просят о здравии. Василий Иванович обернулся на монаха, а тот на коленях стоит, голову опустил. Удивил лоб — уж так стянут кожей, того и гляди — лопнет. И обомлел — царь! Царь Иван Васильевич позади него Богу молится. Упал в страхе ниц, крича душою Господу от ужаса: «Смилуйся!»
