— Не на радость родилась я на белый свет. Будто в черном облаке живу.
39
Длинные серые языки воды тянулись и тянулись к стенам Тулы. Шуйский глядел на потопление города с высокого берега Упы.
— Теперь Болотников лапки-то подымет, как заяц в половодье, — сказал воевода боярин Василий Петрович Морозов — в последнюю неделю его полку уж очень приходилось лихо от казачьих вылазок.
— А как мыслишь, сколько он еще просидит? — спросил государь.
— С неделю! — высунулся Пуговка.
Василий Иванович только глянул в его сторону.
— Дошла водица! Дошла! Конец ворам! — чуть не уронил шапку и по-ребячьи радостно закричал боярин Зюзин.
— Вот я и спрашиваю: сколько Вор просидит в потопленном городе? — Государь снова посмотрел на дородного Морозова.
— Вылазок уж не будет, но и нам под стены не подойти… Боюсь, как бы до белых мух не достоялись мы тут.
— До белых мух никак нельзя! — твердо и сердито сказал государь. — Ударят морозы, вода замерзнет, спадет… Войско устало, дворяне домой хотят.
— Все устали, государь, — сказал Морозов.
Придворные согласно промолчали, один Иван Иванович не утерпел — Пуговка.
— Честь тебе и слава, великий царь! Ни пушек не слыхать, ни ружей. Тишина. По государевой твоей воле на воров река двинулась. Сама матушка русская земля твою сторону взяла, государь.
Сказано было с хвальбою, но не так уж и глупо.
— За Ивана Сумина сына Кровкова каждый день молюсь. — Царь перекрестился. — Когда по его совету собрал я мельников, многие из вас ухмылялись.
— Тот же Михайла Васильевич Скопин! — проворно вставил Пуговка.
— Михайла — преславный воевода, да молод. Ему подавай сражение. Я рад, что крови уж боле не прольется на горькую нашу землю.
— Ты, государь, Кровкову послал бы со своего царского стола осетра да кубок, — не унимался Пуговка.
— Вот это добрый совет. Любить такого государя, как я, — добра не только себе, но и потомкам своим желать. За всякую добрую службу награда у меня скорая и справедливая.
— Истинно! — подхватил Зюзин. — Тебя, великий государь, любить прибыльно.
— Шуйские все такие. Мудрые нижегородцы давно смекнули про это. Оттого и богатеют. — Царя понесло не хуже Пуговки, но тотчас спохватился, перевел разговор на дело: — Сегодня же пошли в город лазутчиков., Пусть туляки поднесут нам Петрушку с Ивашкой, как гусей жареных подносят. А Кровкова я нынче же для наград великих царских к себе в шатер позову. Чтоб все знали, сколь прибыльно быть с Шуйским заодно.
…В назначенный час сел Василий Иванович на позлащенный стул с двуглавою птицей на спинке — бояре и воеводы на лавках по правую и левую руку, — чуть насупился, принимая вид царя-воителя, и стал ждать своего героя. Кровков был на плотине. Ратники, исполняя царский приказ, все еще возили свою дань, предложенную муромцем: по мешку земли с человека. Плотину поднимали, подкрепляли и, главное, охраняли…
Пока Кровкова привезли, пока научили, где ему стоять, что отвечать, царь чуть вздремнул.
И вот наконец, сверкая панцирями, вошли в шатер воины, а Шуйский, взволновавшись, позабыл вдруг приготовленные слова и даже саму суть, о чем надлежало говорить. В панике завертел головой — так курицы красноглазые башкой крутят ради куриной своей бестолочи. Скорей, скорей махнул хранителю царского венца. Тот изумился, ибо чин приема героя был расписан иначе, но послушно водрузил царскую шапку на царскую голову. А с шапкою на голове царь должен молчать: его устами становится думный дьяк.
В шатре пошло тотчас какое-то движение, и Василий Иванович, щуря подслеповатые глаза, силился разглядеть Кровкова. Он говорил с ним прежде. И теперь вроде узнавал, но этот Кровков совершенно переменился, стал черняв, кудряв, ростом поднялся… Грудь как щит…
— Посол от его величества Дмитрия Иоанновича! — пролепетал, кланяясь и кланяясь, дьяк Андрей Иванов.
— Я от северских городов к тебе, самозваному царю, пришел! — громовым голосом объявил тот, кого царь принял за Кровкова. — Возьми-ка вот письмо от Стародуба и прочих крепостей. А на словах я тебе так скажу: ты сам есть злобная измена. От тебя все напасти русские… Страшись! Коли не уступишь ворованный престол природному государю и великому князю всея Русии Дмитрию Иоанновичу, то мы, всею Россией ополчась, схватим тебя и казним лютой казнью. За все страдания Русской земли будем поджаривать тебя на вертеле, как быка, который в хозяйстве уж совсем не годен, а годен лишь для утробы.
