Москва узнала о конфузе Мстиславского через день. Шуйский в единочасье собрал Думу. Никогда еще не видели бояре царя таким румяным, остроглазым.
Говорил речи коротко, громко. Всякое слово было не к раздумью — к делу. Тебе — то, а тебе — это. Получил государев указ, поднимайся — и ногу в стремя.
Уже на следующий день повезли из монастырей хлеб в Москву, на случай осады. Беречь стольный град государь повелел брату Дмитрию, князю Одоевскому и князю Трубецкому.
Сам же в броне, с мечом, во главе стотысячного войска, собранного за одну неделю, пошел на Болотникова. Было это в день праздника иконы Владимирской Божией Матери, 21 мая 1607 года.
Во всех храмах по святительскому слову патриарха Гермогена говорили анафему Ивашке Болотникову. Всю неделю кляли.
Придя под Серпухов, где уже стоял Мстиславский, государь перед всей ратью целовал крест и дал обет:
— Коли вернусь в Москву, так победителем! А не победителем — лучше в чистом поле оставить кости.
— Вот бы нам и воеводам нашим этак стоять за царя, как он стоит за Русское царство! — одобряли ратники, но потом призадумались: отчего не они целовали крест? Воевать-то им!
35
Колоколами встречала Тула пришествие с победой войска Ивана Исаевича Болотникова. На соборную площадь Иван Исаевич вступал пешим. Перед храмом его ожидал «царевич» Петр с «боярами».
Еще издали увидев, что гетман на голову выше толпы, «царевич» Петр заулыбался и дружески помахал рукою, — впрочем, не поднимая руку выше груди. Сам он был под стать Ивану Исаевичу — и ростом удался, и лицом был пригож. Улыбка белозубая, глаза честные, как у младенца.
Иван Исаевич распахнул было объятия, но князь Григорий Шаховской, первый «боярин» «царевича», гневно сдвинул брови:
— Перед тобою его высочество! Кланяйся!
Болотников растерялся, и руки распахнутые девать некуда. Как-то присел, головою дернул, но Петр не сплоховал, сграбастал Ивана Исаевича, расцеловал. Оба войска и горожане возликовали, видя такую любовь своих вождей.
После молебна князь Шаховской собирался развести «царевича» с гетманом, но «царевич» зыркнул на боярина лютым взором и увел Ивана Исаевича к себе, никого боле не пригласив.
За столом жаловался:
— Надоели мне баре! С хорошим человеком хочу пить и гулять.
Болотников собирался поглядеть крепость, запасы хлеба, пороха, само войско «царевича», но уступил. Робел перед Петром: царская кровь завораживала.
Когда остались наедине, «царевич» вдруг сказал:
— Пить будем крепкое, а закусывать солеными грибами да салом с хлебом, по-казацки.
Ивану Исаевичу польстило желание их высочества, поддакнул:
— Тогда уж и лук вели подать!
— Без лука что за питье! — обрадовался Петр. — Сразу видно: свой ты человек. За брата бы тебя держал!
Пили из братины.
— Первым ты изволь, — начал рядиться гетман.
— Царей, что ли, уважаешь?
Иван Исаевич не мог понять, куда клонит «царевич», чего хочет. Сказал, глядя перед собой:
— Истинного царя не стало, и жизни не стало: кругом война. Уважаю истинного царя!
— А казаков уважаешь? Плохо ли казаку, когда война? — «Царевич» обнял гетмана, взял братину, поднес к самым его губам: — Пей! Мы с тобой столько войны понаделаем, вовек не кончится, на радость казакам.
У Болотникова дрогнули уголки губ.
— Казаки — не Россия. Да и казаку домой хочется.
— Ну и ладно! — охотно согласился «царевич». — Это я говорил, чтоб тебе угодить, казаку. Мне-то что? Я — царевич. — И, придвинувшись, шепнул Ивану Исаевичу в самое ухо: — Давай бояр перебьем! Они заводчики измены. Кабы не добрые люди, в пеленках бы меня отравили. Спасибо мамкам! Подложили матушке моей царице Ирине девчонку Федосью. Да и Федосья долго не нажила. Годунов отравил бедняжку. — И вдруг рассмеялся, расцеловал Ивана Исаевича: — Выпьем за праведную жизнь! Иной раз вранье до того опостылет! Опохмелить себя не позволяю. Лопнет башка — и черт с ней!
Пили, грибками хрустели. Друг на друга поглядывали приятельски.
— А брат-то мой двоюродный, он-то хоть истинный? — спросил мимоходом Петр, а сам даже дыхание притаил.
Болотников ответил тотчас, «спроста»:
— В царской одежде был! И печать у Дмитрия Иоанновича большая, царская.
