— Господи, да пробудись же ты!
Над ним, толкая в плечо, стоял «царевич».
— Спит, как дитя, а на него Шуйский идет! — И такой кошачий страх метался в глазах Петра, что Иван Исаевич совсем проснулся.
— Где он, Шуйский? Сколько его?
— Где — не знаю! Небось уж близко! Под Алексином был. А войск у него сто тыщ и боле. А еще полки у него под Серпуховом. И с теми полками Скопин. А еще к нему пришел касимовский хан Ураз со многими татарами. То ведь конница.
— Погоди, умоюсь!
Помолодевший, вея родниковым холодом, гетман вернулся к Петру таким бодрым и радостным, что тот головой завертел, ища в дверях казаков: схватят и повезут на откуп Шуйскому.
— Дозволь на Терек утечь, — опустив глаза, попросился «царевич».
— Бог с тобой! — воскликнул Болотников. — Удача сама к нам в руки идет, а у тебя вон что в голове.
— Сто тысяч… удача?
— Сто тысяч! — ликовал Болотников. — Если в поле сто тысяч, то сколько их, тысяч-то, осталось в Москве? Они сюда, а мы — туда. Эх, матушкины бы слова расслышать!
«Царевич» Петр только глазами хлопал.
— Ты, видно, воистину большой воевода.
— Был бы самозваным, в первом же бою распознали бы.
Впервые надерзил их высочеству Иван Исаевич. За трусость наказал.
36
Война вернула в дом Буйносовых мужчин. Братья Марьи Петровны служили в малых неблизких городах, служили бы и служили, но государь позвал их на Болотникова, и оба они пролили кровь.
Иван Петрович сразился за царскую честь под Каширой, на реке Восме. Ему посекли правое плечо, три ребра с правого боку, но, слава Богу, нутра не повредили. Царев доктор Вазмер запретил Ивану Петровичу вставать с постели, а тот и рад был полежать, поужасать рассказами о ратном своем радении.
Каширский полк боярина Андрея Васильевича Голицына, в котором служил князь Иван, спас Москву от воровского воеводы князя Андрея Телятевского. Не устои Голицын, и царь Шуйский остался бы со своими ста тысячами в поле, а в Москве бы сели «бояре» Петрушки.
Посылая Телятевского в обход царской стотысячной громады, Болотников, чтобы не дать воеводам Шуйского поворотить, вышел из Тулы и сразился с ними на реке Вороньей. Задумано было по-казацки хитро, но на этот раз Бог не попустил погибели государя и России. Вор Андрей Телятевский уж готов был праздновать победу, но случилась измена. Четыре тысячи ратников ударили по своим, и стройное войско рассыпалось на глазах у изумленных каширцев. Современник тех событий изменником назвал тульского воеводу Телятина. Уж не сам ли это князь Телятевский, устрашась будущего, переметнулся вдруг на сторону царя? Шуйский перешедшим к нему прощал все обиды и прежние измены, да еще и награждал — чинами, поместьями.
Померкла и звезда Болотникова. Едва с половиною войска укрылся он за стенами Тулы. Но и эта битая половина была немалая — за двадцать тысяч.
Младший брат Марьи Петровны князь Юрий как раз и был на реке Вороньей. Людям он не показывался и ранами погордиться никак не мог. Свинцовая дробь из пушчонки побила ему спину. И ладно бы бежал от врагов, так нет — попятившихся товарищей своих останавливал.
Всего полсловечка и услышала Марья Петровна от брата Юрия.
— Три дня вор Ивашка на нас ломил, да сам и сломался.
Может, оттого, что помалкивал, и болел шибче. У постели же князя Ивана вся Москва, кажется, душу отвела.
— Стояли мы с первого часа дня до пятого, — сказывал Иван Петрович. — Послал Бог против казаков стоять. Боярина и без кареты, без толпы холопов разглядишь, по природной стати, а казака — по его злобе. В миру казак такой же человек, на войне же он колдун и оборотень. Сам видел: скачет, уставя на тебя пику, — и вот уж их двое.
— Ба-тюш-ки! — изумлялись слушатели.
— Двое! Один с пикою, как скакал, а другой уж с саблею. Один призрак, а другой человек. На призрака выступишь, человек-то и поразит тебя тотчас.
Слушательницы, переживавшие чужой ужас, как свой, всхлипывали.
— А который же казак?
— Угадать никак нельзя. Осенишь себя крестным знамением — и Господи помилуй!
Иван Петрович умолкал, и всем было понятно и даже видно — то лютые боли подступили к герою. Иные княгини и боярыни, расхрабрясь, лоб от испарины отирали — сначала князю, потом себе.
