Не могли ребята оставить мать без связи, вдруг понял я. Дело серьезное, как раз время, чтобы проявить взрослую сострадательность.
Надо думать. Зачем-то же должны пригодиться детективы, которыми перекормили страну.
Возможно, ей известно, где они схораниваются. Но что толку? Давно бы выследили.
Или какое-нибудь место, где идет обмен записками. Как это у шпионов называется — контейнер?
Могут быть и как бы случайные встречи в условленный час. Пройти мимо, перекинуться парой слов. Столкнулись. «Извините». — «Все в порядке». — «Все в порядке?»
Тайный знак с ее стороны. Цветок на окне? Светлая память Плейшнеру. Господи, но ведь мы с ними смотрели одни фильмы! Какие друг от друга тайны?
Похоже на необъявленную игру в поддавки. Вижу, вижу, что ты поддался. Спасибо. Умеешь сделать приятное. И я уважу, слопаю твою фигуру, а затем, уж извини, и тебя. Все по-честному?
Примерно такую честную игру предложили мне ГМ и Шитиков. Задание простое: поддайся, сбереги в арьергарде родных и сам успей выползти на свежий воздух. А как это? А кто ж знает? Некоторые, видишь ли, доиграли до серьезного возраста и умерли своей смертью. От сердечной недостаточности. Как все, то есть, нормальные люди. Значит, возможно?
Шитиков довел меня до комнаты Пиндоровского. Мы молча попрощались. В решительные минуты дар речи обычно не пригождается. Я с горькой иронией подумал, что в следующий раз его вызывают уже на поминки.
Актерского таланта во мне ни на грош. Я понимал, что перед встречей с Пиндоровским необходимо выбрать роль. Ту, которую мне только что предложили, или какую-нибудь другую. Неважно. Идти с открытым забралом в моей ситуации… Но я знал также, что способности у меня в таком деле самые пошлые, и всё, что я когда-либо пытался изобразить, выходило грубо, позорный подтекст выдавал себя краской на лице, уже в следующую секунду я становился сам себе противен или смешон, а тут уж какая игра? Особенно это мешало с женщинами.
Короче, моя решимость за время разговора с ГМ и Шитиковым ничуть не перегорела, но ни плана, ни роли, ни хотя бы первой удачной фразы. Я шел на провал с высоко поднятой головой.
Иван Трофимович полулежал на диване в коротком халате. Он был занят. Я слегка попятился. А что бы вы на моем месте сделали, попав на интимную минуту в чужую комнату? Глаза Пиндоровского были заведены вверх, толстые ноги терлись одна о другую, а губы выговаривали то ласково, то с долей раздраженного нетерпения:
— Сучка, ну миленькая. Хватит кобениться! Иди ко мне, мразь лупоглазая.
Глаза мои невольно стали искать предмет вожделения и ненависти этого одышливого толстяка, который, не ровен час, в моем присутствии от приступа страсти мог получить разрыв сердца. Включив Прямое виденье, я успел пережить счастливый миг его внезапной кончины, который бы освободил меня от ложных обязательств и предварительной рисовки.
Но вышло все не так.
Предмет страсти, по моему предположению, скрывался за детской низенькой ширмой. Это меня еще больше озадачило. На всякий случай я кашлянул.
— А-а-а!.. — застонал от счастья сластолюбец, повернув ко мне измученное лицо. — Ну, вот и всё!
— В каком смысле? — крикнул я со спринтерской скоростью и, кажется, воинственно, хотя сердце мое провалилось в самом жутком предчувствии.
— Вот она, — сказал Пиндоровский уже спокойней, помахивая передо мной ватной палочкой, на которой я мог разглядеть вялую плоть микроскопического существа. — Битый час за ней наблюдал. А она возьми и влети с размаха. Прямо в ухо. Ведь это хамство! Ненавижу насекомых! А вы?
Я хотел ответить, что с этим вопросом пока не определился, но вовремя сообразил, что это было бы похоже на капитуляцию. Поэтому сказал неопределенно:
— Если в ухо — чего же приятного?
— Да вы присаживайтесь, Константин Иванович.
Сесть было совершенно некуда, разве на пол. Диван до отказа занимал хозяин. На одном стуле в неловкой позе, словно застигнутые параличом мысли, лежали штаны, на другом, видимо, для просушки были аккуратно разложены травы, стол бугрился грудами изорванной и скомканной бумаги, что было косвенным подтверждением пережитого стресса. Никаких других горизонтальных плоскостей в комнате не было, если не считать крыши малышового шкафа, который доходил мне до подбородка. Наконец хозяин догадался сдернуть со стула брюки и отправить их в угол.
