— Чушь! Нет? Очередной гомункулус. То есть они хотят штамповать гениев. Но гений, по-моему, не столько быстро соображает, сколько создает новые формы. Не могут же они с помощью пилюль и организованных стрессов (а чего их организовывать-то?) превратить человека уныло потребляющего в человека творящего. Да и откуда в их собственных мозгах представление о том, как эти новые формы создаются, если сами они не гении?
— Костя, это не моя теория, — мягко остановил меня Шитиков. — Взять еще или уйти?
— Взять еще и остаться, — сказал я.
Вряд ли мальчишки открыли Лере место, в котором скрываются. Они и в меньшие тайны нас не посвящали. Возможно, они тоже думали о побеге, как я, когда мечтал наняться матросом.
Интересно, самостоятельно они выбрали Антипова в авторитеты или просто доверились своим лидерам? Что их при этом соблазнило? Может быть, желание заявить публично, что ими правят мертвецы? Такая мысль живет в каждом подростке, успех гарантирован. А Антипов — искуситель. Сам, если хочешь, можешь гибнуть за правду откровенно, но какое у тебя право звать за собой детей?
Корчак пошел с детьми в газовую камеру. Великий поступок. А тут… Но что если мир и представляется Антипову газовой камерой, в которую народ ведут биологические перерожденцы? Тогда, выходит, он не на гибель ведет, а спасает?
Психология героя мне никогда не давалась. Что я скажу детям, даже если найду их? У меня не хватало то ли корчаковского ума, то ли сердца, чтобы согласиться с заповедью «право ребенка на смерть». Интересно, есть ли у Антипова дети?
— У тебя дети есть? — спросил я Шитикова, когда тот вернулся. — Ты семью вообще посещаешь?
— Конечно. Я ведь здесь вольнонаемный. Или как это называется?
— Свифт, кажется, сказал: дети — причина, по которой небо еще не уничтожило землю. Легкий афоризм. Для бездетных. Что в детях от нас, помимо крови? Свой навигатор им не поставишь. Да и он ведь барахлит, падла. А эти хотят инкубаторских гениев выращивать.
— И с этим пока не все гладко. Оптимальный вариант — долго живущие гении. А часто гений, наоборот, как будто пожирает себя и сам ищет конца. Предполагают, что это недостаток собственной защиты мозга. Значит, с самого детства нужно научиться формировать и усиливать эту защиту.
— Умницы. Догадались все же. Защиту. Вот именно. И все равно — мозг да мозг. А как насчет гения и злодейства? Злодеи ведь тоже не от горя без ума возникли.
— Тебя действительно это интересует?
— Очень!
— Профессору почему-то именно это особенно близко. Кажется, у него были проблемы с сыном. Они расстались, не попрощавшись. А фишка вот в чем. Загадка памяти. Как формируется ее моральный, что ли, базис? Должно быть, заповеди детства превращаются в затверженную матрицу, и она уже не позволяет преступить. Тогда муки совести, раскаянье и прочее человеческое. Правда, раньше в этой матрице центральное место занимала небесная кара…
— Или просто смерть, как в «Косточке» Толстого. И вину чувствовал, и раскаиваться не хотел, и смерти боялся.
— Да. Но сейчас на этом можно только разве самых маленьких развести. Прежде это все активировалось в памяти, как они выражаются, через детекторы ошибок. А сейчас произошел сбой, и человек, не обремененный памятью, шагает к свободе духа и криминала. В общем, стимулировать эмоции, починить матрицу и ввести защиту, чтобы гиперактивация не превратилась в эпилептический разряд. При этом Антипов считает, что электромагнитные волны губят человека, а ребята из «третьего тысячелетия», напротив — потому что мозг и сам собой представляет что-то вроде радиолокатора.
Хотя Вася рассказывал мозговую теорию с подчеркнутым отстранением, в его словах прорывались собственные энтузиастические нотки. Я живо видел в нем себя, буквально еще вчерашнего. Стройно закрученная, лучше если безумная, теория зажигала меня не меньше чем реквием заката, «Я забудусь у камина» или, допустим, женское лицо.
Детей у Васи не было, это я теперь знал определенно. Да и пора мне было.
На прощанье Вася сунул мне два сложенных листочка:
— Возьми. Сканировал для тебя. Прочитаешь, если будет минута.
