В первый момент я решил, что это припадок садизма: Пиндоровский грыз зубами живого крысенка.
Тело мое мобилизовалось, и по отсутствию в нем испуга я понял, что ждал чего-то подобного. Он лупил крысенка своей крупной ладонью, словно хотел отбить ему мозг. Голову того мотало от щеки к щеке, он извивался, пищал и скалился, брусничные глаза готовы были выпасть из орбит. Наконец садист больно сжал несчастного, поднес его к лицу и брезгливо отбросил на стол. Платок с рассыпанной брусникой, словно и впрямь был живой, сжался, потом расправился и медленно, головой вниз свалился мне на колени.
— Ффолочи, — стонал Пиндоровский, мотая головой. — Кто профоронил?
Из гортани его помимо голоса исходил тусклый и одновременно пронзительный звук. Собравшиеся, среди которых был генерал и несколько медийных лиц, невольно заслонялись от него, упадочно жестикулировали и заметно конфузились.
Из возгласов и оправданий суть события, которое привело Пиндоровского в слабодушную истерику, постепенно прояснилась и для меня, хотя о полном понимании происходящего говорить было рано.
На послезавтра в городе был назначен митинг, посвященный предстоящей перекраске фасада царского дворца — главного музея страны. Митинг был санкционирован властями, которые приветствовали свободное изъявление народной воли по столь важному вопросу. Простор для исторических дискуссий был широк.
Исторический цвет, то есть тот, который замыслил архитектор, был песочно-розовым. Градозащитники стояли именно за него. Российские цари, после десятилетий коммунистического произвола и по истечении гнева, снова были в народном фаворе. Окажись они в живых, их, несомненно, избрали бы почетными гражданами города, но довольствовались тем, что церковь возвела последнего царя в ранг святого, считая, что он искупил своей кровью клятвопреступление соборному обету верности престолу. О падающих деревнях, потопленном у японских берегов флоте и подстреленных, точно птицы, детях, забравшихся на деревья поглазеть на мирную демонстрацию, вспоминали редко и с трагической ужимкой объективных историков. В общем, почувствовать себя вновь подданными самодержца, хотя бы и заочно и только благодаря исторической гамме, хотели многие. Среди них была небольшая группа, которая утверждала, что колер фасада был не песочный, а персиковый, и в отстаивании своего мнения была беспощадна. Эту эстетическую распрю решено было поощрять.
Другую многочисленную группу возглавил знаменитый рок-музыкант, что явилось неожиданностью, потому что представляли ее пенсионеры и молодые коммунисты. Эти считали, что дворец нужно выкрасить в багровые или кирпично-красные тона, каким он был во времена революции. Тем более что при вкусах нынешней элиты он наверняка получится не песочным, а именно розовым и дополнит ряд гламурненьких памятников. «Я против любого гламура», — заявил присоединившийся к ним кинорежиссер из дворян, автор популярного физиологического сериала «Исповедь беременной проститутки». Не считаться с этой наиболее агрессивной частью электората было нельзя, но и особой поддержки у нее не было.
