Вдали уже белели паруса шедших с Нево судов. Добрыня из-под ладони зорко всматривался вперед.
— Раскосые паруса, — проговорил наконец Малкович, опуская руку, — это новгородские ладьи.
— Я и сам так думал, — отозвался Владимир, — кому же здесь быть, кроме новгородцев?
— Они, они. А вот с чем они идут к нам, того не знаю.
— Подождем. Подойдут поближе — узнаем!
Добрыня Малкович приготовился к встрече.
Теперь, когда могла быть близко опасность, ни скуки, ни томления не было заметно на его лице. Владимир стал пред ним. Его красивое лицо повеселело, глаза так и искрились нервным возбуждением.
— Ой, дядя, чуется мне, что бой будет!
— Кажись, без сечи не обойдется, — отвечал Добрыня. — Ишь ведь, людей без счету; если бы с добром шли, куда их столько… Да ничего. Здесь покажем, там все миром обойдется.
— Вот сейчас мы узнаем, зачем идут к нам новгородцы. Аскольд навстречу им легкие драхи выслал. Ишь понеслись, что лебеди белые.
Шедших навстречу ладей становилось все больше. Они красиво шли по спокойной воде, расставив на обе стороны свои косые паруса. Никакого порядка кормовые не соблюдали. Шли как кому по душе пришлось. Два драха неслись к ним навстречу, остальная флотилия пришельцев, ловко маневрируя, сумела сохранить всё свои места и ожидала подхода встречных в прежнем боевом порядке.
Случилось, однако, совсем не то, чего ожидала дружина Владимира. Высланные вперед драхи, которым приказано было, в случае враждебных действий, поскорее уходить назад к главным силам, вошли в самую середину новгородской флотилии, и ничто не показывало, чтобы там произошел бой. По мере того, как сокращалось расстояние, с норманнских и варяжских судов ясно было видно, что драхи мирно идут борт о борт с новгородскими ладьями.
— А что, это ведь добрый знак, — воскликнул Добрыня, — пожалуй, обойдется и без драки!
Владимир ничего не ответил.
Он не спускал глаз с приближавшихся судов. Теперь они были на таком расстоянии, что до слуха князя и Добрыни ясно доносились крики, как будто бы там говорили все разом, причем никто из говорящих не слушал другого, а только старался его перекричать.
— Новгородцы, — радостно воскликнул Добрыня, — идут, голубчики сами встречают своего князя. Ишь как горланят, словно у себя на вече… Горлопаны этакие!
Старый витязь был настроен радостно. Обыкновенно спокойный и важный, он теперь забыл свою степенность и, сложив трубою руки у губ, кричал что было силы в его легких:
— Эй, вечевики! Где запропастились? Отчего князя своего у пределов Руси не встретили, вот он вас!
Ему с ладей ответили что-то. Слов разобрать нельзя было, но в самых звуках не было ничего враждебного.
Однако Освальд держал по-прежнему в боевом порядке свои дружины. На норманна этот шум, эти крики действовали как указание на предстоящий бой, и он уже посылал к князю спросить, не кинуться ли дружинам на подходивших новгородцев, не дожидаясь, пока они нападут сами. Владимир запретил своему вождю начинать бой. Между тем случилось нечто совершенно неожиданное. Ладьи, шедшие, казалось, в полнейшем беспорядке, вдруг ловко скользнули в промежутки между драхами, и, прежде чем Освальд мог сообразить, что произошло, каждый драх уже оказался между двумя новгородскими ладьями, а судно с князем и Добрыней было отрезано от остальной флотилии.
Куда ни взглядывал Владимир, всюду он видел перед собой бородатые раскрасневшиеся лица: выражение их было радостное, никакой враждебности заметно не было. Выкрикивали приветствия, и в то же время кричавшие успевали перебраниваться между собой. Гомон в первые мгновения совсем оглушил молодого князя.
— Здравствуй, князь наш пресветлый Владимир Святославович! — кричали с одной стороны.
— Не оставь ты нас, сирот, своей княжеской милостью! — вторили с другой.
— Пожалуй к нам, в Господин Великий Новгород, владей нами по-прежнему!
— Горюшка-то сколько без тебя хлебнули мы, слез горючих сколько пролили.
— Всех-то нас, сирот, без тебя изобидели…
— А пуще всех Рогволдишка!
Владимир гордо и властно смотрел на весь этот люд, выражавший криками свою к нему любовь. Добрыня, очутившись между своих, не стерпел. Всю его степенность как рукой сняло, и недавний еще тонкий, проницательный дипломат не замедлил вступить в грубую, но добродушную перебранку, на которую ему также отвечали такою же добродушной бранью.
