— Я вмешался, сказал, что это земля марзпана, как вы смеете? Дань царю, царей имеет меру. На то есть закон. А вы не соблюдаете!..
Васак топнул ногой.
— Довольно! — крикнул он. — Сейчас же вернись в село; и если немедленно не приведешь ко мне убийц — сам будешь повешен в ущелье вместо них! Понял? Ну, убирайся!
Бакур, пятясь, отошел к двери и скрылся за занавесом, более изумленный, чем обиженный таким неожиданным и унизительным приемом.
— Козни Деншапуха! — проговорил Кодак. — Он хочет, чтобы ты восстал против царя. Поэтому-то он больше всего и притесняет твой удел. Я там был, сам все видел. Невозможно было терпеть…
Васак недовольно слушал старика, сознавая в душе, что тот говорит правду. А Кодак продолжал, словно размышляя вслух:
— Если только, конечно, все это — не козни самого азарапета арийцев…
— Азарапета? Почему?..
— Чтобы, с одной стороны, испытать твою покорность, вынудить тебя отказаться от протеста, остаться преданным ему. А с другой стороны — ослабить твою страну.
Васак разъярился. Кодак был прав. Но ему понравилось, что так рассуждает и даже осмеливается вслух говорить об этом человек, известный своей продажностью.
— Михрнерсэ не пойдет на это! — отрезал он.
— Я тоже так думаю, — тотчас же поправился Кодак.
— А каковы его намерения? — спросил Васак, вновь возвращаясь к волновавшим его мыслям.
— Относительно чего, государь марзпан?
— Собирается он послать войска в Армению?
— Не заметил…
— Ладно! Иди! — сказал Васак, помолчав. — Зайдешь ко мне ночью.
Кодак встал.
— Прости за дерзость, — сказал он, испытующе взглянув на Васака. — Собираешься ехать в Аргашат?
— Да! И скоро! — ответил Васак, тряхнув головой. — Да, да, очень скоро, не то наши черноризцы заварят там кашу…
— Разрешаешь удалиться?
Васак сделал знак рукой. Кодак удалился.
Марзпан ударил в ладоши и приказал вошедшему дворецкому:
— Шубу!
Дворецкий удалился и быстро вернулся с собольей шубой в руках. Васак, морщась, медленно надел ее и вышел. В коридоре к нему присоединился телохранитель.
Выйдя из замка, Васак направился к обрыву. Долго стоял он, глядя вниз, туда, где в причудливых нагромождениях лежали обломки скал. Вдали, в залитой солнцем долине, курился над лугами пар. Где-то недалеко на вершине скалы щебетала птичка возвещая приход весны.
Васака не оставляли угнетавшие его заботы. Варазваган… зять его, изгнанный им из Сюника за жестокое обращение с женой — сестрой Васака… Марзпана удручало мнение Кодака, что азарапет держит при себе его личного врага с целью прибрать к рукам его, Васака. Васак помнил, что Варазваган честолюбив, падок на почести, на высокое положение. Он стал вероотступником, послушным орудием персидского двора. Выходило, что азарапет стремится натравить Васака и Варазвагана друг на друга. Если Васак не станет на путь уступок и сотрудничества с персами, тогда это охотно сделает Варазваган. А если победу одержит Варазваган, марзпаном будет назначен он, вместо Васака. «И погубит страну, отродье сатаны!..» — простонал Васак.
Он все еще был во власти этих тяжелых дум, когда его слуха коснулись веселые молодые голоса. Васак оглянулся. Навстречу ему шли двое юношей. Они несли в руках луки; колчаны за их плечами были полны стрел: очевидно, они шли упражняться в стрельбе.
— Отец! — воскликнул младший. — Бабик уверяет, что мы едем в страну персов… Верно ли это?
— Верно! Не едем… — отшутился Васак, с улыбкой заглядывая в глаза сыну.
— Перестань шутить, отец! — и, подбежав к Васаку, он обнял его.
Это был златокудрый круглоголовый мальчик с большими синими глазами. Нежная белая кожа делала его похожим на девушку. Его спутник, Бабик, был высокий юноша с черными глазами, которые глядели из-под густых бровей не совсем дружелюбно.
— Ну что ж, едем в страну персов? — с улыбкой спросил его Васак.
Юноша упрямо взглянул на отца, помолчал и нехотя ответил с усмешкой:
— Тебе решать, ехать или нет, а ты меня спрашиваешь?
Васак ласково оглядывал сыновей. Казалось, он забыл все удручавшие его заботы, попал в новый и светлый мир.
Он всегда чувствовал себя совершенно одиноким. Одно было ему дорого в жизни, одно согревало ему сердце и скрашивало его одиночество — почти болезненная любовь к детям.
