— Знаете, мисс, пантера чуть-чуть на меня не бросилась.
— Почти невероятно: она ласкова, как ребенок; может быть, она меня искала, и поэтому показалось, что хочет броситься.
— Села на вашу шаль и так страшно глядела, готовясь прыгнуть, что, если бы не приказание мистера Гуру, она, наверное, бросилась бы на меня.
— Очень извиняюсь перед вами за ваш минутный испуг!
— Ах нет, я не заслужил вашего извинения, так как совсем не испугался.
— Даже самый короткий миг страха неприятен.
— К сожалению, я не пережил даже такого мига. Я в этом отношении обижен природой, не могу и у других понять чувства страха, потому что никогда не пережил его сам.
— Никогда? — переспросила, оживляясь, Дэзи.
— Я, конечно, имею в виду страх перед какими-нибудь материальными опасностями, — такого страха я не испытываю никогда.
— А иного рода опасности? — Губы ее дрогнули, открывая ряд ослепительно белых зубов, грудь поднялась в стремительном, сдерживаемом волнении.
— Иных я не знаю, не знаю до сих пор об их существовании.
— Должно быть… наверное, существуют… бывают такие, о каких и сны не дают представления, даже самые мучительные сны…
— Я думаю, что только в помутившихся душах, в больных мозгах могут рождаться ужасные видения.
— Нет, не только там их источник, — они могут тайно пребывать и около нас, в живом мире, но только далеко, вне круга наших материальных представлений, в поле иного зрения.
Голос ее стал тише и перешел в робкий шепот; она склонила голову над журналом, а глаза ее, потухнув, блуждали по комнате.
Им уже не удалось вернуться к свободному, легкому разговору; напрасно Зенон старался достичь этого, начиная говорить об интересных, на его взгляд, вещах и предметах, он пытался даже иронизировать, чтобы вывести ее из молчаливого состояния, но она отвечала неохотно, порой нетерпеливо, уже не глядя на него и даже не замечая, как он молча поднялся с места, задетый, почти обиженный ее невниманием.
Он прошелся по комнате, но так неловко, что чуть не раздавил кошек, довольно холодно извинился перед мистрис Трэси и, раздраженный, сев к фисгармонии, стал нехотя перебирать пальцами клавиши, думая о странном поведении Дэзи.
В глубине комнаты, около камина, стояли Магатма и Джо с группой других мужчин. Они громко и оживленно разговаривали, но Зенон услышал только последнюю фразу индуса:
— Существуют только одни законы, управляющие миром, — законы бессмертного духа; остальное — только видимость, иллюзия или самоуверенная ученая глупость.
Зенон не слушал дальше, под его пальцами сама собою зазвучала та мелодия, которую он не мог припомнить, уходя с сеанса, и которую потом тщетно пытался воспроизвести в течение целых трех дней. Теперь она явилась сама, снизошла вся целиком, была поразительно проста, имела странный, никогда раньше не слышанный ритм и была ему совершенно чужда и по форме, и по музыкальному содержанию. Он играл внимательно, заучивая ее наизусть, повторял, наслаждаясь ее грозной красотой.
В нем проснулся артист: он уже не слышал окружающего, захваченный силой этой дикой, огненной песни, насыщенной тоской. Но чем глубже вслушивался он в эти звуки, тем сильнее вырастали в нем какие-то бледные и отдаленные воспоминания где-то слышанных слов, какого-то голоса, который пел эти слова, и вместе с тем вставал в памяти забытый, далекий ландшафт…
Песня была уже у него в мозгу, почти на языке, но он не мог окончательно припомнить ее.
— Могущественный гимн, точно хор взбунтовавшихся ангелов! Откуда вы это знаете? — услышал он сзади тихий голос Дэзи.
— Сам хорошо не знаю, а вы ее знаете?
— Да, вспоминается что-то где-то слышанное.
— В таком случае вы мне поможете, а то у меня вертятся в памяти какие-то слова, какое-то пение, я где-то слышал, но не могу вспомнить где… где-то совсем недавно… иногда мне кажется, что это было там, на сеансе у мистера Джо, — вы помните?
Так издалека спросил он о том, о чем раньше не решался заговорить открыто.
— Я не бываю на сеансах у мистера Джо. — Голос ее зазвучал твердо.
— Позвольте, ведь я видел вас там, все мы видели!..
— Может быть, но меня там не было! — Глаза ее гневно сверкнули.
