Вальс деревьев и неба - страница 76

Шрифт
Интервал

стр.

— Я очень хотел бы любить тебя так, как ты достойна, чтобы тебя любили, но ты просишь о невозможном.

— Без вас жизнь не стоит того, чтобы ее прожить.

— Умоляю, Маргарита, постарайся понять. Я думал, что ты уехала, что я для тебя ничего не значу, я ждал, но не получил от тебя ни слова, ничего. Я не знал, что делать. Сказал себе, что ты тоже поняла, что нам не быть вместе, и решила отдалиться, я подумал, что это к лучшему. Что у нас был прекрасный роман, но он должен закончиться. Понимаешь? Ты навсегда останешься моим другом. Мы еще увидимся. Нас будет связывать то, что между нами было и о чем будем знать только мы. Ты всегда будешь моим маленьким подсолнышком.

— Нет, Винсент, все кончено, без вас жизнь не имеет смысла.

Мы остались стоять лицом к лицу. Сколько времени? Сегодня я уже не могу сказать, его глаза проникали в глубины моей души и сердца, они пронзали меня. Я ждала, что он мне улыбнется, бросит соломинку, за которую я могла бы ухватиться, скажет, что в конечном счете не так уж все безнадежно, что, наверно, можно попробовать, я готова была согласиться на что угодно, если б он дал мне хоть один, самый ничтожный шанс. Моя рука чуть дрожала, палец застыл на курке. А потом Винсент бросился на меня, схватил за руку и попытался вырвать револьвер. Я сопротивлялась как могла, борьба была короткой и неравной. И раздался выстрел. Вспышка, которая положила конец этой невероятной схватке. Винсент отступил, поднес руку к животу, на рубашке проступило пятно крови. Ошеломленная, я застыла в ужасе. Он опустился на одно колено, прижав кулак к животу. С огромным усилием поднялся.

— Быстро ступай домой. Я вернусь на постоялый двор и позабочусь о себе. Вроде ничего серьезного.

Спотыкаясь, он побрел в сторону деревни. Какое-то время я провожала его взглядом, потом заметила, что он бросил мольберт, сумку и холст, и, как помню, сказала себе, что если он оставил свою картину в дорожной пыли, значит ему очень плохо.

Подсолнух в небе начинает корчиться от боли и вращаться, как юла, его лучи выплясывают жуткую сарабанду, он ослепляет, я чувствую, как меня охватывает волна жара, мне кажется, я плавлюсь, не могу дышать, тело сотрясает дрожь, земля начинает раскачиваться, все кружится. Потом подсолнух взрывается вспышкой света, и я теряю сознание.

* * *

"Эко понтуазьен", четверг, 7 августа 1890 г.

"Овер-сюр-Уаз. В воскресенье, 27 июля, некий Ван Гог, в возрасте 37 лет, голландский подданный, художник, находясь проездом в Овере, в поле выстрелил себе в грудь и, будучи лишь раненым, вернулся в свою комнату, где и умер через день".

* * *

Что было дальше? Это рассказал мне брат, и отец тоже, но с ним пришлось сражаться несколько месяцев, вырывая каждую подробность, как колючий шип. Аделина Раву, верная себе, меняла свой рассказ всякий раз, как мы встречались, в зависимости от того, что она услышала или где-то прочла, однако только самая первая ее история отражает в действительности то, что она видела на постоялом дворе своего отца и что доверила мне несколько дней спустя, еще не отойдя от потрясения. Она не могла такое придумать, да и другие свидетели тайком поделились со мной, что и дало возможность восстановить мозаику тех черных дней.

После двух дней летаргии, прошедших после кораблекрушения, я вынырнула на поверхность, но была еще не в состоянии столкнуться с правдой. Обессиленная, в глубоком шоке, не произнося ни слова, я неделю смутно представляла себе происходящее, неспособная проглотить ни крошки, почти без пульса, колеблясь между адом и светом, и потребовались совместные усилия отца и Луизы, чтобы привести меня к благополучному исходу.

Поль пошел на поиски и, как и я сама, не встретил ни одной живой души в тот знойный день. После полудня он наконец нашел меня, без сознания, на земле. В первый момент он не понял, что произошло. Винсент исчез. Поль спрятал его вещи в уголке заброшенной хижины, подобрал револьвер и, изнемогая, принес меня на руках домой так, что никто его не увидел, потом вернулся забрать сумку Винсента, его мольберт и картину. Вместе с отцом они поддержали версию самоубийства, чтобы никто не заподозрил меня и не пришел беспокоить. Когда ошибку или ложь опубликуют два раза, она становится истиной, опровергнуть которую невозможно. Но меня и сегодня поражает, что ни один из приверженцев официальной точки зрения не удивился исчезновению мольберта, сумки и последнего полотна, как и тому, что оружие также не было обнаружено. Несколько странно для самоубийства, верно?


стр.

Похожие книги