Винсенту понадобилось несколько часов, чтобы добраться до постоялого двора; я с ужасом думаю о боли, которую он испытывал, и о муках, которые он перенес из-за меня. Он пришел к вечеру, скрючившись и держась за живот, миновал клиентов за столиками на улице, не говоря ни слова. Мать Аделины, заметив его потерянный вид, спросила, все ли у него в порядке, Винсент пробормотал, что да, и тут же исчез, с трудом преодолев семнадцать ступенек, ведущих в его мансарду. Отец Аделины, встревожившись, что не увидел его за ужином, поднялся к нему в комнату и нашел его на кровати. Он спросил, почему тот так плохо выглядит, Винсент приподнял рубашку и обнажил кровавую дыру в животе. Отец Аделины вызвал доктора Мазери, но Винсент отказался дать себя осмотреть и потребовал доктора Гаше.
Отец отправился на постоялый двор вместе с братом и при свете свечи осмотрел Винсента в присутствии доктора Мазери, они наложили повязку и пришли к заключению, что пулю извлечь невозможно, и, в отсутствие серьезных симптомов, решили выждать и напоили его маковым отваром, чтобы уменьшить боль. Винсент спросил, можно ли ему курить, отец не видел противопоказаний, он взял трубку, табак и принялся спокойно дымить.
На следующий день жандармы из бригады городка Мери, которых неизвестно кто известил, явились на постоялый двор. Один из них, по имени Эмиль Ригомон, напустился на Винсента, сурово упрекая за безрассудный поступок. В то время самоубийство расценивалось как преступление и строго наказывалось. Очень мягко Винсент заявил: "Жандарм, это мое тело, и я волен им распоряжаться по своему усмотрению. Не обвиняйте никого, это я совершил самоубийство".
* * *
Отчет профессора Винсента Ди Майо, судебного медика, к которому обратились
Стивен Найфи и Грегори Уайт Смит[56].
"…было бы крайне сложно выстрелить себе в это место [левый бок] левой рукой. Гораздо проще было бы обхватить приклад ладонью и использовать для выстрела большой палец. Можно было бы также взять оружие в правую руку, чтобы придать ему неподвижность… Держать оружие в правой руке было бы еще более абсурдно. Пришлось бы перекинуть правую руку через грудь и опять-таки обхватить приклад сзади, используя для стрельбы большой палец, возможно помогая себе левой рукой, чтобы стабилизировать оружие.
Во всех возможных случаях был бы обнаружен сгоревший порох на ладони руки, которая держала оружие, поскольку патроны для огнестрельного оружия в 1890 году еще заряжались черным порохом… обнаружились бы сажа, следы пороха и обожженная кожа вокруг входного отверстия. Данные признаки было бы ясно различимы… Это доказывает, что дуло располагалось в 30 см от цели или, скорее, в 60 см".
* * *
Агония Винсента длилась два дня, он умер под утро в среду, 29 июля, в присутствии срочно вызванного Тео. Ему было тридцать семь лет. Двое докторов даже не предложили ни извлечь пулю, ни перевезти пациента в военный госпиталь Понтуаза, расположенный в шести километрах, где медики из армейской военно-санитарной службы, привычные к огнестрельным ранениям, могли бы попытаться сделать операцию "последней надежды", тем более что ни один жизненно важный орган не был задет, а кровотечение остановилось. Отец объявил его нетранспортабельным, умудрился убедить Тео, что подобное решение только ускорило бы его конец, и заверил, что, несмотря на сепсис, он все же надеется его спасти.
Тео хотел устроить похороны в церкви Овера, которую Винсент обессмертил, но кюре был непреклонен, он возражал против любых религиозных услуг самоубийце, который к тому же был протестантом, и даже отказался одолжить гробовщика и веревки. Заупокойная церемония прошла на постоялом дворе Раву, где гроб был убран подсолнухами и желтыми георгинами. Винсента похоронили на кладбище Овера, его проводила кучка друзей, среди которых были Писсарро, Эмиль Бернар и Папаша Танги.
Через три месяца после кончины брата Тео, сошедший с ума от последствий сифилиса, был помещен в больницу. Его жена Ио переправила мужа в Утрехт, где он умер после страшной агонии в январе 1891 года. В 1914 году она перевезла его останки в Овер, чтобы оба брата покоились рядом.
