Постоялов, насколько я знаю, принадлежал к среднему классу. Средний автомобиль, средняя дача. Средняя… жена. Занимался незначительной куплей-продажей, в высшие сферы не лез, справедливо полагая, что в высших сферах отечественного бизнеса долго не живут. То есть не рисковал. Хотя очень часто пил шампанское.
На нижней улице, окаймленной зарослями тальника — спутника пересыхающей протоки, — раздался автомобильный гул. Я скосила глаза. В ворота восточного соседа — «голубого» доктора Грецкого — въезжал малютка «RAV». Магнитола гремела на полный «dolby-surraund»: стареющий мачо-шансон прокуренно плакал о заблудившемся лете. Навстречу гостю уж спешил хозяин особняка — апологет большой и чистой гомосексуальной любви терапевт Грецкий. Безлик, брюхат, рост — метр в прыжке, нос — повеситься можно. Обежал капот и услужливо распахнул дверцу, из которой появился зевающий молодой человек в кудряшках. Манерно принял протянутую руку.
— Врачи без границ, — глубокомысленно хмыкнул Борис Аркадьевич. — Небо бы такое голубое.
— Тьфу на них. — Я воткнула топорик в теплицу и отправилась пить чай с халвой.
Минут через десять у моих дверей нарисовалась Зойка Макарова — мнительная особа, в направлении которой вчера днем продвигался серый «вольво». Я как раз пила из блюдечка чай, важно надувая щеки, и прекрасно видела между шторами, как она мнется на крыльце, кусая губы и царапая запястья (ванилью натерла).
— Да входи, чего там! — крикнула я. — Неродная, что ли?
Она вздрогнула, как-то воровато поозиралась и прошмыгнула на кухню.
— Ты чего вся зеленая? — поинтересовалась я. — Гремлины в доме завелись?
— Ты тоже не розовая, — отбилась Зойка.
И это верно. Утро туманное. И ночью трижды испугали. Не считая маньяка в переулке.
— Присаживайся, — кивнула я на электросамовар. — Чайку хлебни.
Зойка яростно замотала головой:
— Не-е, Лидочек, пойду я…
И опять замялась, заерзала, как будто у нее под фуфайкой спиногрыз завелся. Ну и шла бы.
— Чего хочешь-то? — вздохнула я.
Она решилась. Стянула с себя спиногрыза и начала издалека:
— Тут ко мне давеча мужчина приезжал… На «вольве»…
— Поздравляю, — пресекла я надвигающуюся паузу. — Ты взяла себе нового мужчину? Крутого, что ли, завалила?
Зойка преобразилась. Очевидно, моя фраза послужила для нее термальным источником. Лицо запунцовело, глазки зажглись. Грудь обозначилась под фуфайкой и двинулась в психическую. Так и рождаются пылкие гурии из бледных замухрышек.
— Он чудо, Лидунчик. Ты не представляешь, какой это удивительный мужчина! Он богатый, высокий, красивый, благородный… Геной звать. А какие он мне цветы подарил! Белоснежные пионы, привитые к хризантемам — ты можешь поверить?.. Ой, я не могу, Лидуня… Знаешь, чем мы занимались?
Мне показалось, она сейчас заскулит от сладострастия. Я почувствовала себя несправедливо обиженной.
— Представляю, — пробормотала я.
— Нет, ты не представляешь! Это невозможно представить… Мы три часа не вылезали из кровати! Мы десять раз делали это! Останавливались и снова начинали… Останавливались и начинали… И с каждым разом он становился нежнее, еще ласковее, домашнее… Он стал моим за эти часы, понимаешь?.. Мы до половины восьмого занимались любовью!..
Все понятно. Зойка, кажется, подсела. Теперь она может смело убрать в кладовку любимый фаллоимитатор о двух концах. До следующего «безмужичья».
Я сглотнула:
— А потом?
Внезапно она скисла:
— А потом он поехал к жене. И детям…
Я облегченно вздохнула. Пожалуй, вопрос о фаллоимитаторе оставим открытым.
— А чего хочешь-то?
Вопрос прозвучал грубовато. Но я сознательно пошла на хамство. Негоже распространяться о своих личных контактах в присутствии одинокой, разведенной женщины.
Зойка посмотрела на меня как прокурор Руденко на подсудимого Геринга:
— Я не хотела его отпускать. Он тоже не хотел уезжать. Он сказал, что сочинит жене причину и пулей вернется.
— И не вернулся, — догадалась я. Подумаешь, трагедия. Обычная история. Зойка Макарова не последняя дура в Сибири.
— Да-а… — Она скисла еще вдвое и изобразила по слезинке на каждом глазу. Потом вздохнула мучительно и больно и выложила наконец свою просьбу: — Лидунечка, дай позвонить…
