— Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.
Бурьян вскоре кончился, и начались могилы. Снег припорошил их основательно, но, верно, ветер смел белую пудру, и они вспучивались из белого травяными холмиками, словно кладка огромного насекомого. И тут и там в беспорядке торчали кресты, обелиски, какие-то стелы, просто таблички на забитых в землю кольях, между ними кое-где тянулись вверх молодые и не очень молодые березки и рябины, но большая часть их оказалась вырублена. Впереди, там, где серыми коробками стояли склепы, поднимался дымок и двигались какие-то фигуры. Подобные фигуры, но неподвижные, попались Дорожкину еще раньше. Вдоль дороги, в которую обратилась заснеженная тропа, кое-где стояли скамьи, и вот на них, не сплошь, но часто сидели мертвецы. Они сидели неподвижно, кто скорчившись в комок, кто ровно, выпрямив спину, кто лежал, упав на бок. На их лицах и одежде не таял снег, но Дорожкина окатывало ужасом, потому что в глазах каждого, утопленная в смертной муке, таилась жизнь. Она продолжалась черными точками зрачков, но была столь явственной, что холод, который охватывал Дорожкина изнутри, делал дующий в лицо ветер почти теплым.
У костра стояли пятеро. Дорожкин не смог узнать, был ли среди них кто-то из тех, кому он передавал тело Колывановой, но все они были похожи на близнецов, как могли быть похожи на близнецов забытые на ветвях яблони антоновские яблоки. Мертвяки тянули к огню руки, в котором как раз и сгорал вырубленный кладбищенский подлесок. У одного из пяти на носу торчали очки Дубицкаса.
Дорожкин подошел к костру, поймал медленное, страшное движение желтых белков глаз в свою сторону и показал пальцем на мертвяка в очках. Тот продолжал тянуть руки к костру, а его сосед хрипло проскрипел:
— Слепой, тут живчик какой-то отчаянный забрел на кладбище, пальцем в тебя тычет.
— Спроси его, чего хочет, — прохрипел тот, кого назвали слепым.
— Что ты хочешь? — повернулся к Дорожкину сосед слепого, и Дорожкин с облегчением выдохнул, с ним стали говорить.
— Очки, — сказал Дорожкин, раздумывая, что будет, если ему придется пострелять по страшной пятерке. — У вашего приятеля на носу очки Дубицкаса. Они мне нужны. Могу предложить тысячу рублей.
— А? — повернулся к соседу слепой.
— Деньги предлагает, — объяснил тот, — тысячу рублей за очки. За очки Иозасовича.
— Как? — повернулся к Дорожкину тот, кто стоял к нему ближе других, и Дорожкин наконец узнал того, по кому стреляли из рогаток дети гробовщика. — Как Антонас отчалил?
— Рассыпался, — после паузы сказал Дорожкин. — В пыль. Кто-то отпустил его. Наверное.
— Узнай, — с надеждой вымолвил собеседник Дорожкина. — А мы тебе не только очки, но хоть весь его прах возвернем. Его в общую могилу сбросили. А хочешь, мы тебе склеп Дубицкаса отдадим? Он побеспокоился, заранее прикупил себе.
Дорожкин покосился на ряды склепов и тут только понял, что они ему напомнили. Вместо кладбищенских сооружений вдоль дороги стояли серые сантехнические кабинки.
— Узнаю, — пообещал Дорожкин. — Сам не зайду, так через отца Василия передам.
— Узнай, — еще раз попросил собеседник. — А очки… очки мы тебе отдадим. Слепой, отдай очки.
— Мерзну я, — пожаловался слепой. — Что мне его тысяча? Вот если бы он курточку какую дал. Или одеяло. Я бы еще отдал.
— Курточку! — вспомнил Дорожкин и заторопился, стягивая с плеч ватник. — Курточки нет, а вот ватничек — считай, что новый.
— Ватничек? — шевельнулся слепой. — Ватничек пойдет. Хороший ватничек-то?
— Хороший, — кивнул его сосед.
— Ну ладно, — качнулся слепой и медленно снял очки с заледенелых ям, которые когда-то были глазами. — Держи. Да береги их. Дубицкас хорошим мертвяком был. Интеллигентным. Чего только в своем этом институте пропадал целыми днями?
