Это была все та же тьма.
Он постоял неподвижно, привыкая или стараясь привыкнуть к темноте, пытаясь разделить ощущения подлинные и мнимые. Холод был. И тяжелые вздохи, которые скорее напоминали медленное фырканье гигантских поршней, тоже были. И паутина была. Она мелькала перед глазами черными лентами. Или шнурами. И как только Дорожкин понял, что он видит паутину, он увидел и все остальное. Комната напоминала выполненный углем на черном листе эскиз. На черном окне висели темно-серые шторы. За спиной Дорожкина прямоугольником чернел проем двери. Рядом с ним серым квадратом на серой стене выделялся выключатель, Дорожкин поднял голову и понял, что лампочка под потолком комнаты была включена, она горела, но вместо света излучала точно такие же серые лучи. Серым было все: и кушетка вдоль стены, и письменный стол, и трехстворчатый гардероб с покосившимися дверцами, и парочка стульев, и картинка на стене, и половики на сером полу, и сам Дорожкин, который стоял, утонув в половицах по колени.
Он оказался на ступенях собственного двора в тот самый миг, когда понял, что стоит, углубившись в пол. Вся серость комнаты обратилась абсолютным мраком. Сквозь гниль и чад донесся запах отхожего места, и землистый дух курятника, и запах капусты из стоявшей за спиной кадушки. Дорожкин задрожал, сделал один шаг, другой, встал ступенькой ниже, протянул руку, нащупал сквозь паутину старый знакомый выключатель и щелкнул им.
Он стоял на склоне, который появлялся из мглы и во мглу же уходил. Мгла повисла и над головой и лежала под ногами. Над головой она сияла серым, словно Дорожкин двигался по дну какого-то водоема, наполненного грязной водой, и солнце, проникая сквозь ее толщу, тоже светило грязным светом. Под ногами мгла обращалась твердью. Это была плоская, как стол, равнина, наклоненная в одну сторону, усыпанная чем-то вроде угольной пыли. Точно такой пыли, какой Дорожкину приходилось топить печь-колонку во время армейской службы. Угля хорошего в части не было, и солдаты растапливали печь каким-то мусором, а потом мешали угольную пыль с водой и комками бросали ее в топку. Сейчас эта угольная пыль скользила куда-то по склону, убегая из-под ног Дорожкина.
Он качнулся, посмотрел вперед, туда, куда катились угольные крупинки, и вдруг понял, что и сам стоит, наклонившись туда же. То есть угольки не сваливались вниз по склону, а катились вверх по нему. Дорожкин расширил глаза, затряс головой и почувствовал, как паутина, которую он отчего-то перестал видеть, липнет к его лицу. Он замер, поднял ладонь и смахнул все, что налипло на скулы, на лоб, на щеки. Потом медленно выпрямился. Угольные крупинки замерли. Дорожкин наклонился вправо, и плоскость, на которой он стоял, снова предстала склоном, вверх по которому вправо побежали черные крупинки. Он выпрямился, и они снова остановились. Наклонился назад, крупинки покатились ему под ноги. Его накрыло удушье.
Где-то вдалеке, или внизу, под ногами, или над головой, снова раздался тяжелый вздох. Дорожкин оглянулся. Веревка, которая начиналась от пояса, изгибалась и уходила вверх, где таяла на высоте его роста. Он сделал шаг вперед, замер, прислушался, снова шагнул вперед. Плоскость была бесконечной. Осознание этого пришло к Дорожкину мгновенно, словно он знал это всегда, но вспомнил только что. Он снова обернулся и попробовал закричать: «Алена»!
Ничего не вышло. Челюсти сводила судорога. Зубы выстукивали дробь. Дыхание прерывалось. Дорожкин задыхался, и задыхался не только от недостатка воздуха, который был густым, почти осязаемым и непригодным для приема внутрь, но и от ужаса.
— Спокойно, — прошептал или подумал Дорожкин. — Это и в самом деле интересно. Это очень интересно. Это очень, очень, очень интересно.
Невидимая паутина продолжала липнуть к щекам. Дорожкин, пытаясь делать медленные и глубокие вдохи, так же медленно поднял руку и в который раз очистил лицо. Рука замерла у глаз. Он то видел, то не видел паутину. И всякий раз оказывался где-то в другом месте. Или, точнее говоря, каждый раз видел что-то иное. Нет, понятно, что видение собственного деревенского двора только видением и было, тем более что он уже давно перестроил двор и туалет перенес в теплое место, и кадушка с капустой прописалась в погребе, но все остальное проистекало из его взгляда. Он был в том месте, которое видел, или перемещался куда-то с помощью взгляда.
