…Казаки были в седле с шести часов утра. Проголодались и перезябли. Почти все до одного в глубине души были озлоблены этой бесполезной, по их мнению, ездой по окраинам города в такой морозный день. Думали о тёплых казармах, о щах…
То, что говорил им сегодня утром их взводный командир: о присяге, о внутренних врагах, — всё это как-то плохо укладывалось в голове, занятой обыденными скучными делами казармы и конюшни.
После смены нужно будет убирать лошадей, чистить винтовки…
Ночью, пожалуй, опять тревога будет…
Тяжёлая, беспокойная служба…
…Урядник приподнялся на стременах и отрывисто скомандовал:
— Слева по одному. Рысью!
…Казаки подтянулись.
…Дробно застучали копыта.
Ремнев проводил патруль внимательным взглядом и с раздражением подумал:
— Все наготове: и полиция, и казаки… Скверно… Провалимся мы сегодня.
Он прибавил шагу.
* * * * *
— Товарищи, в ногу!
— Плотнее сомкните цепь!
Распоряжался Фриц. Его жёлтая куртка и сдвинутая на затылок папаха мелькали в толпе. Высокий, слегка охриплый голос звучал властно и уверенно.
— Задние ряды не напирайте…
— Не горячитесь, товарищи!
Тесно сплочённой толпой двигались демонстранты вниз по улице по направлению к мосту.
На тротуарах чернели кучки любопытных.
Движение экипажей было приостановлено.
Из группы демонстрантов на тротуары летели пачки прокламаций.
Зрители пугливо пятились и переминались на одном месте.
Листки падали на снег. Их топтали ногами.
Публика на тротуарах толпилась самая разношёрстная: преобладало простонародье, но попадались и чиновничьи кокарды, мелькали светлые пуговицы гимназических шинелей; зимние шляпы разряженных барынь чередовались со скромными платочками швеек…
Высокий представительный господин, в пальто с бобровым воротником и в фуражке с зелёным кантом, с шагреневым портфелем под мышкой, стоял на краю тротуара и щурил свои близорукие бесцветные глаза на чёрную, медленно подвигавшуюся колонну… Его сухое, тщательно выбритое лицо выражало брезгливое недоумение и негодование.
Рядом с ним примостился на тумбу юркий мальчуган в рваном зипунишке и больших, видимо, отцовских катанках. Он смешно вытягивал свою веснущатую мордочку и таращил глаза на диковинное зрелище…
Из толпы зрителей выделялись две девушки. Одна из них, подросток лет пятнадцати, хорошенькая блондинка с бледным утомлённым лицом, прижималась к старшей подруге и тихо шептала:
— Посмотри, Оля, посмотри — вон Сергей из машинного отделения, а вон ещё наши, типографские…
— Тише… нас могут услышать.
Предостережение это было не лишним: среди толпы по тротуару шныряли субъекты подозрительного вида, с острыми ищущими взглядами и тонким слухом.
…Кухарка с корзиной провизии на руке, видимо, возвращавшаяся с базара, испуганно качала головой, прислушиваясь к разговорам окружающих…
— Важно шагают — в такту, что твои солдаты!
— Глянь-кось, Матрёна Ивановна, глянь-кось — и женский пол с ними. Страху на них нет. — Эх, шилохвостки!
— …Теперича, как дойдут до мосту, тут им и капут.
— Небось, за таки дела начальство не помилует…
Отставной солдат в старой рваной шинели, с сапожными колодками под мышкой, сердито двигал серыми подстриженными усами и хмуро бормотал:
— Жиды мутят. Через них всё… Теперь обойти с флангов, да и ударить в приклады — мокренько бы стало… Были мы в Польше на усмирении…
— Ах, молодёжь, молодёжь! Как она безрассудно губит себя…
— Нет, вы, господин, подумайте, каково ихним родителям. Чай, сердце кровью обливается…
— Это точно… Кому приятно?
— …И с чего они бунтуют? Чего им, путаникам, не достаёт!
— Слободы, тётка!
— Слава те, Господи, век без эфтого жили…
— …Кум, а кум, куда те леший несёт? Аль нагайки не пробовал? Посто-ой… дурья голова. Держи-ись…
— Пусти-и, — отмахивался пьяный мужичонка, — пусти-и, Митрий! Не замай… Сыпь на серёдку… Слобода вышла.
— …Взять бы их в приклады!
— …Смотри, Оля, знамя какое… Буквы-то золотые: «Российская социал-демократическая…» Ах, Господи, как толкаются!
— Осади, осади назад!
— Проходите, господа, убедительно прошу — проходите!
— Ишь, фараоны…
— Граждане, в этот знаменательный день, когда ряды пролетариата…
— Правильно! Ах, дуйте-те горой! Разодо-олжил!
