Брусчатка, велосипеды у тротуаров, почтовые ящики и редкие люди, настолько чужеродные между стен красного кирпича, что кажутся необязательными среди этого царства вещей. Дом номер 32, в три этажа: на первом - магазинчик антикварных книг герра Лесснера, окна второго и третьего плотно зашторены, - ни горшков с геранью, ни утюгов на подоконниках.
Возможность слежки осложнялась тем, что все ближайшие кварталы плотно застроены - дома тянутся стеной, практически без разрывов, ширина улиц и почти полное отсутствие деревьев не оставляют мест для укрытия наблюдателя. Выбор modus operandi[101] невелик, - нагло идти напролом и свернуть себе шею, или подумать, подумать.
"Думай, голова - шапку тебе куплю!"
Решение проблемы нашлось через несколько минут внешне беззаботного фланирования, за перекрёстком с Bonistraat. Оно имело вид вполне прозаический, с некоторой, обывательской, точки зрения даже умилительный.
На тротуаре, перед открытой дверью расположился седовласый, немолодой - даже на первый взгляд - господин. Опорой для его несколько грузного тела служило кресло на небольших, явно не приспособленных для перемещения по улицам, колесиках. Господин кутался в шерстяной плед с геометрическим рисунком тёмных тонов, поверх пледа у него на коленях лежала закрытая книга с тусклым, но хорошо видимым издали, золотым тиснением на обложке: "Jacobi Sprengeri et Henrici Institoris. Malleus maleficarum" [102].
Виктор усмехнулся про себя, - тоже мне инквизитор на заслуженном отдыхе! Небось, и дыба, списанная по амортизации, в подвале припасена на всякий пожарный случай, и "испанский сапожок" с именной табличкой "За тридцать лет беспорочной службы" от престола святого Петра, - на антресолях пылится.
"Впрочем, они же все здесь закоренелые протестанты. Ну да хрен редьки не слаще, но благодарность не от Папы Римского, а от наследников какого-нибудь Лютера или Кальвина[103]".
Рядом с креслом старика, погружённого в созерцание чего-то недоступного случайному свидетелю, скромно сидел небольшой, похожий на ожившую сапожную щётку, скотч-терьер. Поводок его ошейника был привязан к ручке кресла. Хреново, - на искушённый взгляд, - привязан. Хоть и крепко. Подобно хозяину, пёс был занят своими, уж тем более непонятными прохожим-людям, проблемами. Полуприкрытые глаза его казались обращёнными внутрь, навстречу отрицаемой церковью собачьей душе, которая есть тьма египетская по сравнению с человеческими потёмками. Лишь изредка топорщилась верхняя губа, обнажая внушительные клыки вкупе с остальными, положенными хоть одомашненному, но всё же хищнику, зубами. Намёк на рычание, беззвучно проступавший сквозь плотно сжатые челюсти, оставался скорее на уровне тщательно культивируемого охранного рефлекса, нежели прямо и явно демонстрируемой агрессии.
Федорчук с трудом стряхнул мелкое наваждение с явственным религиозно-философским оттенком, вызванное созерцанием казалось бы обыденной картины отдыхающего породистого пса и его хозяина, открывшего к тому моменту книгу на полях которой рассыпался бисер маргиналий[104].
"Хорошо не пудель, язви его в душу. Вроде отпустило немного", - тут Виктор понял, что уже несколько минут стоит на тротуаре рядом с захватившей его внимание и воображение парочкой, - старик и пёс, - и не понимает, что же заставило его перейти на другую сторону улицы, поближе к ним.
"Тьфу ты, сила неприятная. Чтоб вам пусто было!" - В сердцах высказанное проклятие сорвало невидимый стопор с тугой пружины событий.
Действие, буквально завертевшееся в последующие секунды, воспринималось в сознании Виктора цепочкой слайдов: "Кошка, выпрыгивающая из открытого окна на тротуар". - "Резкий рывок казавшегося полусонным терьера". - "Прыжок "Акелы" за добычей". - "Опасно кренящееся кресло". - "Наполненные ужасом глаза старого господина", - но демонстрацию пришлось срочно прервать.
Федорчук решительно остановил падение старика, и в тот же самый момент поводок лопнул, не выдержав яростного порыва ограниченной в исполнении своих "основных" инстинктов собаки. Терьера пришлось ловить не меньше пяти минут, притом, казалось, он издевался над преследователем, ежесекундно меняя направление движения, оглядываясь на бегу и, - "опять это наваждение!" - корча ехидные рожи. За это время жертвами погони, кроме кошки, конечно же, чуть было не стали два велосипедиста, один молодой почтальон и полицейский, собственно и прекративший этот разгул стихии, приняв на грудь терьера в прыжке, как защитник принимает футбольный мяч после штрафного.
