— Уби-ли, ребята! — крикнул он.— Убили меня!
Канавщики зашевелились. Альбина рванулась вперед, но Соловово успел схватить ее за плечи. Перескочивший на другую сторону Тропы Лепехин медленно вел карабином вдоль строя рабочих.
— Добей! — толкнув лошадь Глиста, приказал Хорь, прищуриваясь. Тот увидел в пяти шагах от себя бледное, потное лицо Саньки, его расширенные от боли глаза и растерянно оглянулся на Хоря. Тот жестко повторил:
— Добей.
Глист трижды выстрелил в Саньку. Тело его еще раз дернулось на тропе и умерло, застыло в изуродованной позе.
К телу Саньки подошел Алеха-возчик, закрыл ему глаза и, обращаясь к Хорю, сказал:
— Схоронить надо!—Хорь снисходительно улыбнулся:
— Разрешаю. Копайте все. Все, слышь?
Но Порхов так и не встал с земли. Лепехин тронул было лошадь, но Хорь схватил ее за повод. Подошли Чалдон и Алеха с лопатами и кайлами.
— Где рыть-то, начальник? — спросил Чалдон, прищуренно оглядывая Хоря.
— Здесь и ройте, далеко ходить не будем,— ответил Хорь.
К вечеру, после трудного подъема, взобрались на хребет и тут остановились. В котловине, куда им предстояло спуститься, лежало озеро, ровное, как блюдце с черной водой. Вода под редкими вспышками солнца не просвечивала и только близ берега смугло цвела золотым отвесом заката. Алеха-возчик вывел лошадей на небольшую каменистую площадку, от которой начинался пологий спуск к воде, и оглянулся на подъехавшего Хоря.
— Табор тут будет! — сказал Хорь.— Разбивай палатки.
В молчании хмуро разбили лагерь. Актер разложил костерок.Альбина и Порхов первыми вошли в палатку и легли сверху на свои спальники, каждый в своем углу. Остальные побрели к озеру. Алеха начал осматривать лошадей. Одну надо было перековать, да разве в тайге это сделаешь? Лошадей Алеха любил. Он вспомнил детство, двор с амбарами и кирпичными конюшнями, горячий запах конского пота и кислой конской шерсти.
Воспоминания Алехи прервал разговор в палатке. Он сидел, прислонившись к парусине, и все слышал.
— Алексей,— сказала Альбина,— надо искать выход.
— Вот ты и ищи,— яростно просипел Порхов.— Ты ж у нас фронтовичка. Недаром возле бывших офицеров хвостом вертишь!
— Перестань говорить пошлости. Давай лучше о деле. Ты начальник партии и отвечаешь за все, что случилось...
— Я больше не начальник...
— Для этих уголовников ты действительно больше не начальник. Но для остальных. И если готов...
— К чему тут можно быть готовым?
— Они убили Саньку, могут перебить всех. Ты должен поднять и организовать людей.
— Ничего я не должен. Ты с завхозом наняла этих уркаганов, а мне отвечать? Нет. Я выпал...
Его голос погас, и в палатке наступила тишина.
Алеха поднялся, вздохнул. Бывшее начальство отступилось, от нового не знаешь чего ждать. Одна надежда на самого себя. Он двинулся к палатке Хоря, взялся было за полог, но, услышав голос Лепехина, опустил руку.
— Чего тянешь, Хорь? — говорил Лепехин.— Теперь мы все одной веревочкой повиты... Возьмут — всем пришьют «мокрое». Вот Глист—и тот дрейфит. Я это к тому, что на хрен нам с собой балласт таскать? От них каждый день жди... Я, брат, в войну пленных охранял, знаю...
— Чьих пленных-то? — ядовито спросил Хорь.
— Большевиков. И в расход их пускал без всякой милости.
— Большевики-то все сплошь жиды были?
— А хоть и русские,— ответил Лепехин.— И ты меня, брат, этим не упрекай. Я их, гадючье племя, как стрелял, так и стрелять буду. Ну зачем, скажи, ты с собой столько народу тащишь?
Алеха услышал, как они разливают и пьют спиртное, у него запершило в горле. Подумал с завистью: «жизнью наслаждаются, гады, а нам — так шиш».
— У границы всех отправим червей кормить,— снова раздался голос Хоря. Он что-то жевал и смачно чавкал.
— Альбину попридержим,— сказал Лепехин и потянулся.— Королевна-баба... Сгодится на дорожку.
Глист противно захихикал.
— Насчет Альбины решим,— помолчав, сказал Хорь,— а остальных — где-нить на дороге, чтоб нежданно.
— Добро,— заключил Лепехин,— чтоб визгу было меньше. Лей! — О жестяное днище крышки опять ударила струя.
У Алехи в животе странно захолодало, он хотел привстать, а ноги не держали, «Сволота!.. Вот как? Так вот они как... Ладно».
