— Сие воистину так, ваше величество, не лыком, нет…
Императрица засмеялась.
— Ну и хорошо. Так и будем считать. Дело решенное. Пусть приезжают все, а там посмотрим…[105]
9
Императрица уже более не шутила, и не называла яицкого самозванца «маркизом де Пугатшевым».
Видно, не стоило посылать человека на выполнение ответственной задачи, когда у него в мыслях главное место занимали личные дела. Кар проворонил обоз с пушками, который взбунтовавшиеся рабочие на Авзяно‑Петровском заводе отлили для Пугачева, а потом его отряд был так разгромлен мятежниками, что генерал только‑только сам‑друг успел убежать в Казань…
Императрица была разгневана необычайно. Велела: «Кара из службы навечно выставить, в Москве и в Петербурге пожизненно не являться…». И тогда было решено призвать генерал‑аншефа Александра Ильича Бибикова. Боевой генерал, не чуждый дипломатической хватки, он последнее время немало потрудился в Польше, прекращая неурядицы, и был известен как ревностный исполнитель пожеланий императрицы. При том, имея и свое мнение, редко когда отступал от оного. Призванный во дворец, в разговоре с Екатериной, он прямо сказал:
— Не Пугач, матушка‑государыня, — пугач, а всеобчее недовольство страшно. Ты, поди, и не знаешь, а из твоих‑то разве кто скажет тебе, что еще о прошлом годе, после взятия станицы Татищевой, с тысячу, а то и боле солдат и офицеров по своей воле присягнули злодею. А ныне и цельны отряды кладут оружие, а то и к нему переходят. Во Владимирском гренадерском обозначился заговор среди солдат с тем, чтобы положить ружья перед бунтовщиками. В Саратове почти весь гарнизон во главе с секунд‑майором перешел на сторону Пугачева. Конечно, сие есть мрачная глупость провинциального офицерства, однако глупость опасная…
Александр Ильич был мудр и, не раз употреблялся Екатериной для поручений деликатного свойства. Так он вел переговоры с семейством несчастного Иоанна Антоновича, приводил в повиновение польские области, занятые русскими войсками.
Поздновато императрица поняла горький смысл его слов. Слишком долго принимала «маркиза Пугачева» за обычного беглого бунтовщика. Ныне же, сопоставив переход части солдат и офицеров на сторону бунтовщиков с практикой дворцовых переворотов, вдруг ясно увидела, что многим из недовольных вообще недосуг разбираться в правах претендентов. Они присоединяются к тому, кто сильнее. Единственное, что задерживало некоторых офицеров от переходов к Пугачеву, так это привычное недоверие к мужикам, казни помещиков и необходимость конкуренции с пугачевскими «генералами». Не верили и казаки перешедшим на их сторону господам, хотя те и обрядились в чекмени.
Бибиков получил инструкцию, которая предоставляла ему полную власть по своему усмотрению во всем крае, охваченном восстанием. Он первым делом разогнал часть старой местной администрации, погрязшей в мздоимстве, коррупции и бездеятельности и назначил на решающие должности людей, прибывших с ним или тех, кто пользовался уважением и симпатией у местного населения.
Главнокомандующий Бибиков доносил: «Удача сего злодея в разбитии бригадира Билова, полковника Чернышева, ретирады генерала Кара, и, наконец, последняя удача в разбитии майора Заева с командою в Ильинской крепости умножили сего злодея и сообщников его дерзости и ободрили весь сброд башкирский…».
Число бунтовщиков увеличивалось с каждой победой мнимого императора Петра Федоровича. Впрочем, хотя сам он предпринимал много усилий для публичного утверждения своего царского величия, не только люди из ближнего окружения Пугачева прекрасно знали, что он никакой не император. Асессор Башмаков, хорошо знавший обстановку в Пермском крае, писал статс‑секретарю Андрею Яковлеву: «…Из всех обстоятельств видится, что оные воры‑башкирцы точно знают, что Пугачев простой мужик и назвался ложно, и воюют они не для ево, а единственно по природной их к воровству и убивству злосклонности и для набогащения своего грабежа». Скоро почти вся башкирская степь перешла на сторону Пугачева. Бунтующие прервали связь с Уфой, сковали силы генерала Фреймана, сменившего разгромленного Кара.
