— Елена Егоровна, надоедать вам, — проговорил он, застенчиво улыбаясь. — Но нынче недолго, может только кочку. А где Петр Петрович? — и, не дожидаясь ответа, повернулся к Николаю Кораблеву и Сиволобову. — Это Елена Егоровна. Жена Петра Петровича.
— Петр Петрович скоро будет. И сам расскажет, Где был, — еле заметно картавя, ответила Елена Егоровна. — Вы ведь покушать, наверное, хотите? — спросила она, глядя на Николая Кораблева большими синими глазами. — Я сейчас. А вы, батюшка, накрывайте стол.
Тимофеич быстро накрыл стол потрепанной скатертью, поставил деревянную солонку, положил обкусанные, видимо ребятишками, деревянные ложки, достал краюху черного хлеба, нарезал большими ломтями, не хваля, но радушно предложил:
— Садитесь. Чем богаты, тем и рады.
Елена Егоровна из кухни принесла огромную миску с серыми щами, забелила их молоком и сказала:
— Кушайте, товарищи, — и к Николаю Кораблеву: — Вы, видимо, еще не привыкли из общего блюда?
— Почему вы так думаете? — удивленно спросил он.
— Вижу.
— Да нет! Я вырос в крестьянской семье: кроме как из общего блюда, у нас есть не полагалось.
После обеда Тимофеич отвел всех на сеновал, уложил на пахучем сене, говоря:
— Ну, однако, высыпайтесь, а я тем временем баньку приготовлю.
«Да-а, — засыпая, думал Николай Кораблев, — это хорошо — в баньке помыться. Ведь в бане-то я не мылся давно — с тех пор, как парился у Ермолая Ермолаевича. Что-то с ним теперь там, в Ливнах? Остался один. А Татьяна? Где же Татьяна? Разве сейчас и спросить Якова Ивановича?» — он хотел было задать вопрос Яне, но тот уже спал, вскинув подбородок, похрапывая, причмокивая губами.
6
Они, очевидно, проспали бы и день, и два, и три, если бы их не потревожил Тимофеич. Забравшись на сеновал, он начал каждого тормошить, приговаривая:
— Крепок сон богатыря, да ведь солнышко закатилось, партизану за дело пора. В баньку! В баньку, Яков Иванович!
После баньки, освобожденные от усталости и еще от какого-то невидимого груза, они сели за стол, на котором бушевал самовар, а около красовались: две бутылки самогона, в блюдах — огурцы, капуста, на тарелке — хлеб.
— Для тебя берег, Яков Иванович, — проговорил Тимофеич, разливая ржавую жидкость по чашкам.
Они чокнулись. Николай Кораблев, отпив глоток, весь передернулся, будто в него влили расплавленную смолу, и отставил чашку. Тогда Тимофеич удивленно протянул:
— А ты что ж, сынок?
— Дите! Дите в этом деле, — пояснил Сиволобов.
— Нет! Ты выпей! Выпей, милай: влага силу придает, да и меня не обижай, старика.
В эту минуту из кухни вышла Елена Егоровна. Она была все такая же, сдержанно гостеприимная, и на лице ее лежала все та же неприступность.
— Раз человек не хочет, зачем же? — скупо сказала она.
Старик посмотрел на нее, потом на Николая Кораблева и послушно освободил чашку от самогонки.
Дверь скрипнула. На пороге появился высокий большеголовый человек в плащ-палатке, с автоматом. Первая кинулась к нему Елена Егоровна. Она вдруг вся ожила: тень неприступности с ее лица сошла, глаза стали еще больше, губы шевельнулись, да так в зовущей улыбке и застыли. В следующую секунду она, тихо вскрикнув: «Петя!», начала освобождать его от плащ-палатки, автомата.
— Петр Петрович! — заговорил Яня. — Гости к тебе, а ты где?
— Здравствуйте, товарищи! — произнес тот хриповатым голосом, целуя Елену Егоровну, затем прокашлялся, идя к столу, добавил: — Вот он я, — и, здороваясь со всеми за руку, в том числе и с отцом, пояснил: — На работе мы: те бегут, а мы их колотим. Да вот сообщили мне, гости прибыли — командир отпустил.
— У вас кто? — оживленно заинтересовался Яня.
— Все тот же — Егор Виляй.
— Ну! Далеко? — потирая руки, как бы собираясь в кулачки, спросил Яня.
— На Гагариной лаве.
— Ух! Я, зажмурясь, дорогу найду. Пойдем, Петр Макарыч, — обратился Яня к Сиволобову. — Хоть по парочке гитлеровцев пристукнем. А-а?
— Ну что ж, сходите, раз соскучились, — согласился Петр Петрович.
— Да-а. А то я все в бегах да в бегах, — уже беря автомат, тоскливо закруглил Яня.
Из-за стола поднялся Николай Кораблев, намереваясь отправиться с друзьями, но Яня строго остановил его:
