В сторону Сванна - страница 173
Эти имена навсегда впитали в себя образы городов, сложившиеся у меня в голове, — но впитали в преображенном виде, так что теперь каждый образ возвращался ко мне, повинуясь законам имен; в результате эти образы стали краше, но зато и отличались от того, какими на самом деле были нормандские или тосканские города, и, усиливая беззаконные радости моего воображения, усугубляли разочарование, которое ждало меня в грядущих путешествиях. Имена кружили мне голову видением нездешних мест, делали их еще неповторимее, а значит, еще реальнее. Города, пейзажи, памятники казались мне не просто отрадными для глаз картинами, вырезанными то тут, то там из одного и того же матерьяла; нет, каждая такая картина виделась мне незнакомкой, совершенно не похожей на другие; по каждой из них томилась моя душа, каждая пошла бы мне на пользу. И насколько своеобразнее стали они благодаря именам — именам, которые принадлежали только им, именам, похожим на человеческие! Слова представляют нам вещи в виде картинки, ясной, привычной картинки, вроде тех, что вешают на стенах в школе, чтобы дать детям примеры птицы, станка, муравейника, похожих, по нашему разумению, на всех остальных птиц, на все остальные станки или муравейники. А имена представляют людей (и города, которые благодаря именам мы привычно считаем единственными в своем роде, неповторимыми, как люди) в виде неясных образов; звучание имен, сверкающее или темное, сообщает этим образам основной цвет, словно афишам, полностью красным или полностью синим, на которых, в силу технических причин или по капризу художника, синими или красными оказываются не только небо или море, но и лодки, церковь, прохожие. Имя Пармы, города, куда я мечтал попасть с тех пор, как прочел «Пармскую обитель»[290], представлялось мне ровным, гладким, лиловым и мягким; если мне рассказывали о доме в Парме, где мне предстоит остановиться, когда я туда поеду, — я радовался, представляя себе, как буду жить в ровном, гладком, лиловом и мягком жилище, не имеющем ничего общего с домами в других итальянских городах: ведь я воображал его только с помощью этого веского слова Парма, в которое не проникает воздух извне, слова, которое я сам напитал стендалевской нежностью и отблеском фиалок. А Флоренция представлялась мне городом удивительно благоуханным и похожим на венчик цветка, потому что ее называли городом лилий и в ней был собор Санта-Мария дель Фьоре. А например, на имени Бальбек, как на старинной нормандской глиняной утвари, хранящей цвет земли, из которой она вышла, еще проступает изображение какого-нибудь исчезнувшего обычая, какого-нибудь феодального права, древнего документа, устаревшего выговора; вся эта старина слилась в два причудливых слога, и я подозревал, что узнаю ее даже в хозяине гостиницы, который принесет мне кофе с молоком по приезде и поведет меня к разнузданному морю и к церкви, и я заранее придавал этому человеку строптивый, торжественный и средневековый облик персонажа из фаблио[291].
Если бы здоровье мое укрепилось и родители пустили меня в Бальбек или позволили хоть разок сесть в поезд, отходящий в час двадцать две, которым я столько раз уезжал в мечтах, и прокатиться по Нормандии и Бретани, чтобы познакомиться с их архитектурой и пейзажами, мне захотелось бы задержаться в самых красивых городах, но напрасно я пытался их сравнивать; города, как люди, не могут заменить друг друга, и выбирать между ними так же невозможно; что предпочесть — Байе, такой возвышенный, в дымке благородного рыжеватого кружева, с верхушкой, озаренной старинным золотом последнего слога; Витре, пронзительный звук, перегородками черного дерева разбивающий на ромбы старинный витраж; нежный Ламбаль, весь в белом, переливающийся оттенками от желтоватой яичной скорлупы до перламутра; Кутанс, нормандский собор, чье звучное окончание желтеет и лоснится, венчая его башней из чистого сливочного масла; Ланьон, чью деревенскую тишь нарушает стук колымаги, за которой гонится муха; Кетамбер, Понторсон, смешные и простодушные, белые перья и желтые клювы, рассеянные по дорогам этих двух речных поэтических городков; Беноде, имя, которое еле-еле держится за берег и того и гляди утащит всю реку в гущу своих водорослей; Понт-Авен, бело-розовый взмах крылатого легкого чепца, который дрожит, отражаясь в позеленевшей воде канала; Кемперле, прочнее прочих привязанный к месту между ручьями, что с самого Средневековья орошают его своим лепетом и гризайлью брызг, похожей на ту, что вяжут сквозь затянутый паутиной витраж солнечные лучи, преображенные в тупые спицы почерневшего серебра?
