В сторону Сванна - страница 129
Вердюрены говорили вполголоса и в обтекаемых выражениях, но художник — по рассеянности, вероятно — воскликнул:
— Не нужно освещения! Пускай играет Лунную сонату в темноте, чтобы лучше высветилась суть вещей.
Когда г-жа Вердюрен заметила, что Сванн находится в двух шагах, в ее лице отразилось желание заткнуть рот говорящему и сохранить невинный вид в глазах слушателя; это выражение уравновешивалось нарочито бессмысленным взглядом, в котором заговорщицкая многозначительность упрятана под наивной улыбкой; такой взгляд, объединяя всех, заметивших допущенную оплошность, мгновенно сигнализирует о ней если не виновнику, то во всяком случае тому, по отношению к кому эта оплошность была совершена. Одетта вдруг на глазах впала в отчаяние; по ее виду было ясно, что она не в силах больше бороться с нестерпимыми жизненными тяготами, и Сванн в тоске ждал минуты, когда они выйдут из ресторана, поедут к ней домой и по дороге он сможет потребовать у нее объяснений, добиться обещания не ездить завтра в Шату или устроить, чтобы его тоже пригласили, и в ее объятиях избавиться от снедавшей его тревоги. Наконец их экипажи были поданы. Г-жа Вердюрен сказала Сванну:
— Прощайте, до скорого свидания, не правда ли? — пытаясь дружелюбием во взгляде и натянутой улыбкой отвлечь его от мысли о том, что она не сказала: «Увидимся завтра в Шату, а послезавтра у меня дома».
Вердюрены пригласили в свою карету Форшвиля; экипаж Сванна стоял позади, и Сванн ждал, когда они отъедут, чтобы подсадить Одетту в свой экипаж.
— Одетта, мы вас отвезем, — сказала г-жа Вердюрен, — у нас есть для вас местечко рядом с господином де Форшвилем.
— Спасибо, хорошо, — отвечала Одетта.
— Как, я же собирался вас отвезти! — вскричал Сванн, не выбирая слов, потому что дверца была распахнута, счет шел на секунды и он был в таком состоянии, что просто не мог уехать без нее.
— Но мадам Вердюрен меня приглашает…
— Ничего страшного, если вы поедете один, мы столько раз ее вам уступали, — сказала г-жа Вердюрен.
— Но мне надо было сказать госпоже де Креси что-то важное.
— Не беда, напишете ей…
— До свидания, — сказала Одетта, протягивая ему руку. Он пытался улыбнуться, но на нем лица не было.
— Нет, ты видал, что Сванн себе позволяет? — сказала мужу г-жа Вердюрен, когда они вернулись домой. — Я думала, он меня съест за то, что мы увозим Одетту. Это просто неприлично, в самом-то деле. Он что, воображает, что у нас тут дом свиданий? Не понимаю, как Одетта все это терпит. У него прямо на лбу написано: вы — моя собственность. Я поговорю с Одеттой, надеюсь, она поймет.
И чуть погодя с яростью добавила:
— Нет, но каков мерзавец! — выбрав безотчетно и, возможно, повинуясь смутному стремлению оправдать собственную жестокость, — точь-в-точь как Франсуаза в Комбре, при виде не желающей умирать курицы, — те самые слова, которые при виде последних конвульсий безобидной твари вырываются у крестьянина, который вот-вот ее прикончит.
А когда экипаж г-жи Вердюрен отъехал и настал черед Сванна отправляться, кучер глянул на него и спросил, не заболел ли он и не случилось ли какого несчастья.
Сванн отослал его, он хотел пройтись и вернулся домой пешком, через Булонский лес. Он говорил вслух сам с собой тем же несколько искусственным тоном, которым до сих пор расписывал очарование тесного кружка и превозносил великодушие Вердюренов. Но подобно тому как речи, улыбки, поцелуи Одетты стали ему теперь, когда она дарила их не ему, а другому, так же ненавистны, как раньше были дороги, так же точно и салон Вердюренов еще совсем недавно казался ему занятным, пронизанным искренней любовью к искусству и даже некоторым душевным благородством, а теперь, когда Одетта ездила туда встречаться с другим, выставлять напоказ свою любовь к другому, тот же салон обнаруживал перед ним всю свою нелепость, глупость и низость.
Он с отвращением воображал завтрашний вечер в Шату. «Прежде всего, что за идея ехать в Шату! Как какие-нибудь галантерейщики после дневных трудов! Ей-богу, не люди, а сгусток буржуазности, как будто вышли живьем из пьесы Лабиша!»
