Чем свет поехали в Карак: там замок крестоносцев. Карак – город как город: шум, торговая толчея, однообразные белые дома в два этажа с плоской кровлей. Официант в турецком ресторане осведомился о Горбачеве, вскользь напомнил о чаевых.
Захолустье, расслабляющая жара. Не верится, что восемьсот лет назад погоду здесь делали довольно брутальные люди. Как сказано в купленном по случаю францисканском путеводителе, в конце XII века Райнольд Шатийонский успешно противостоял в могучей каракской крепости Саладину. Позже, вопреки достигнутой договоренности вожак крестоносцев напал на мусульманских пилигримов. Когда в 1187 году в битве при Хаттине Райнольд угодил в плен, Саладин припомнил ему давешнее недоразумение, собственноручно обезглавив. Вдова Райнольда год продержалась в наглухо осажденном замке, и лишь потом Карак перешел к мусульманам.
Теперь мы держим путь напрямую в столицу, но на выезде из Карака подсаживаем двух приезжего вида парней с рюкзаками. Знакомимся, и в ответ на наше “We are from Russia” слышим: “Тем лучше”. Один из попутчиков, американец, был по научному обмену какое-то время в Казани, по-арабски он тоже изъясняется. Второй путешественник – учитель из Англии. Новые знакомые подбивают нас заехать в Мадабу – посмотреть фрески в греческой христианской церкви Св. Георгия. Это – самая ранняя из известных мозаичная карта Святой земли, созданная приблизительно в VI веке.
Или сторож церкви Св. Георгия был недоволен нашим невозмутимым видом, или просто хотел показать товар лицом, только он провел влажной тряпкой на швабре по географической карте на каменном полу, и она засияла, как сияли в детстве переводные картинки, отделяясь от бумажной основы.
На очереди – Амман. В его пригородах вдоль обочин лишний раз обжигается в полдневном пекле глиняная утварь: базары керамических изделий. Часами стоят в тени продавцы рассады – годовалых пальм и прочей экзотической растительности в старых ведрах, бочках и худых кастрюлях.
Амман – огромный белый, на огромных же холмах город. Людно, ухоженные дороги, непрерывный поток машин. Много красивых женщин. В Москве эта волоокая торговка сигаретами, сидящая прямо на заплеванном тротуаре, была бы событием.
Мусульманская строгость нравов в глаза не бросается, впрочем, в шортах я все-таки чувствовал себя белой вороной. Судя по обращенным к нам окликам детворы на специфическом английском с раскатистым “р”, принимали нас за американцев. Город хорош, но, как и в России, всё немножко недо-, недо-, недо-. На всем печать какого-то небрежения, хочется протереть лобовое стекло, навести на резкость.
Центр столицы – гигантских размеров впадина: римский амфитеатр. У запертого входа толпились зеваки, изнутри раздавалась бравурная музыка. За три динара “на лапу” нас пропустили внутрь. Мы забрались на галерку и оттуда глазели на репетицию какого-то детского празднества, сопровождавшуюся игрой военного оркестра. После поднялись на господствующую высоту – холм с руинами храма Геркулеса – и оглянулись на оставшийся внизу город. Сюда доносились тихий гул толпы, тявканье клаксонов. Дул ветер, вздымая все выше и выше с полтора десятка воздушных змеев. И вдруг разом, как петушиная перекличка, с холма на холм по всей раскидистой долине закричали муэдзины, и на каждый крик эхом отзывалась раковина амфитеатра. Через пятнадцать минут смерклось, точно плавно повернули выключатель.
В тот же вечер иорданский знакомый Ахмеда повел нас в ресторан под старину. Я был раздосадован: “развесистая клюква”, хоть бы и на арабский манер. Под низкими каменными сводами ресторанного зала, похожего на виденную нами в каракской крепости казарму мамлюков, уши сразу заложило от громкой арабской музыки. Один исполнитель играл на чем-то струнном, другой – на чем-то ударном, оба одновременно пели в микрофон.
– Это народная музыка? – докричался я до нашего провожатого.
– И слова тоже, – кивнул он мне.
Несмотря на позднее время, много детей. Наверное, как и в Израиле, каждое сборище здесь с неизбежностью выливается в детский праздник, и старших это не тяготит. И дети, и взрослые танцуют под фольклорную мелодию.
