В комнате наступила минутная тишина. Кукарский спросил:
— А гражданин мира?
— Вредная утопия, — ответил Словцов и заговорил взволнованно:
— Вспомните слова Белинского: «Кто не любит отечество, тот не любит и человечество»… И, если верить вашему «гражданину мира», то я, как русский человек, должен отказаться от родины, должен отбросить национальные традиции, национальную культуру, ее богатства, отказаться от Александра Невского, Суворова, Пушкина, Льва Толстого, Чернышевского и других имен, составляющих нашу гордость. Ведь это безумие! — потряс он кулаком. — Ваш «гражданин мира» отрицает самостоятельное существование государства и его право на самоуправление. Ваш «гражданин мира» стоит за ликвидацию национальной независимости народов. Это подлость! — выкрикнул он. — Эта самая последняя ступень падения человека! Предательство! — Бледное лицо Словцова покрылось красными пятнами. — Стыд! Позор!
Наступило тяжелое молчание.
— Отказаться от интересов родины, быть чуждым своему народу, его культуре, стать предателем! — продолжал глухо Виктор. — Вот к чему ведет ваша философия!
Глаза Кукарского растерянно блуждали по лицам слушателей. Оправившись от смущения, он заявил:
— Но ведь сама идея «гражданина мира» прекрасна?
— Да, как прекрасен удав, когда он глотает кролика. У него тоже есть идея!
— Вы, Словцов, кстати напомнили о еде, — послышался из угла насмешливый голос Устюгова. — Кушать смертельно хочется, распорядитесь насчет чая, — обратился он к Андрею.
Когда кончился вечер, Нина и Словцов вышли вместе. Подняв воротник шинели, Виктор говорил:
— Жаль, что сегодня не было Русакова.
— Да, очень! — согласилась девушка. — Его присутствие принесло бы кое-кому большую пользу.
Андрей проснулся поздно. Наскоро выпив чай, он направился к Словцову. Тот под навесом старого сарая выпиливал из фанерного листа рамки для портретов.
— Вступай в наш кооператив, — сказал он весело, протягивая Андрею руку. — Правда, членов только двое, я да Марковна, но по уставу открыт доступ и другим. Как ты думаешь, Марковна, — крикнул он, — можно Андрея Фирсова принять в наше кооперативное общество?
— Можно, — махнула та приветливо рукой. Только пускай со своим инструментом идет.
— Она у меня человек практичный. Покупай лобзик и включайся в общественную форму труда.
Виктор повел своего друга в комнату.
— Ну как спалось? — спросил он Андрея.
— Плохо. Все еще нахожусь под впечатлением вчерашних споров.
— Да, — задумчиво произнес Виктор. — Иван Устюгов искренен, его еще можно убедить, но Кукарский — это законченный тип меньшевика. — Помолчав, Виктор продолжал: — Он причисляет себя к лагерю реформаторов и является сейчас председателем клуба приказчиков в Зауральске. Эта организация сильная, опора местных меньшевиков. Кстати, у тебя есть намерения пойти сейчас к Русакову?
— Да, — ответил Андрей. — Знакомство с Русаковым мне обещала и Нина Дробышева.
Приближаясь к ямщицкой слободке, где жил ссыльный, Виктор продолжал:
— Русаков — большой оптимист. Ни тяжелые условия ссылки, ни каторжные этапы — ничто не сломило его. Епифан! — крикнул Словцов парню, сидевшему на скамейке небольшого домика. — Григорий Иванович дома?
— Дома! Заходите!
Встретил Русаков гостей на крыльце.
— Давненько не был, — сказал он мягким баритоном, пожимая руку Словцову.
— Знакомьтесь…
Андрей с уважением пожал широкую ладонь ссыльного.
— Ваша фамилия мне знакома. Вы не сын хлеботорговца Фирсова? — Русаков внимательно посмотрел на Андрея.
— Да.
— Слышал о вас и о вашем папаше, — произнес он, слегка сдвинув брови. — Проходите в комнату.
Андрей вошел к Русакову. В углу стояла простая железная кровать, затянутая цветным пологом, три стула, возле окна под книгами — небольшой стол.
Григорий Иванович обратился к Словцову:
— Как здоровье Марковны?
— Бегает, — ответил тот. — Беспокойная старуха.
Григорий Иванович посмотрел на Фирсова.
— Что-то я вас не видел раньше. Вы здесь живете? — обратился он к нему.
— Нет, я учусь в Петербурге. Каникулы провожу на мельнице отца, у знакомого мне механика.
— Почему не дома?
— Не разделяю взглядов отца на жизнь и живу самостоятельно.
