— Не одному тебе тяжело, Осип, но… Надо стойко переносить трудности. — Голос Русакова окреп: — В муках отстояли власть Советов. Одолеем и голод!
Только Осип ушел, к Григорию Ивановичу вошел Шемет, радостно сообщил:
— Излишки хлеба у пепелинских и коровинских кулаков изъяты.
— Хорошо. Садись. Подводы, что ушли на станцию, охраной обеспечены?
— Где сейчас продотряд?
— В Березово.
— Так, — Григорий Иванович вынул из письменного стола бумагу и передал ее Шемету.
— Понятно? — принимая обратно письмо, спросил он.
— Да. Завтра с утра я выезжаю в Луговую.
— Кто у тебя в отряде из молодежи?
— Дороня Третьяков, Григорий Рахманцев… — начал перечислять Василий бойцов.
— Дороню, как опытного разведчика, направь к Новгородцеву: в районе Усть-Уйской орудует голубая банда. Она постоянно меняет места, милиция бессильна. Ликвидацию банды поручаю тебе и Усть-Уйскому военкому Новгородцеву. Держи с ним связь. У тебя еще что-нибудь?
— С овсом для лошадей плохо.
— Тут я не могу тебе помочь, — развел руками Русаков. — Проявляй инициативу на месте.
Утром продотряд Шемета двинулся к Луговой. Отдохнувшие за ночь лошади бежали крупной рысью.
— И подумать только: Семка Великанов стал главой банды, — размышлял Василий. — Батрачил у богатых казаков. В армии получил Георгия за храбрость и звание подхорунжего! И вот тебе на — бандит! Тут что-то не то! Как он переметнулся к бандитам? Диво!
На площади, перед домом станичного совета, стояла большая толпа женщин. Возле амбаров валялись разорванные мешки с пшеницей, на одном из них лежал связанный избитый милиционер. При появлении отряда поднялся шум:
— Не дадим вывезти хлеб!
— Самим жрать нечего!
— Вы немцам его отправляете, а мы с голода мрем!
— Гражданки, спокойно! — приподнявшись на стременах, Шемет оглядел женщин. — Этот хлеб взят у кулаков как излишки. Мы отправляем его в промышленные районы страны. Насчет немцев — это вранье.
— Ишь, как ловко поет! — раздался насмешливый голос. — А ты хлеб-то сеял? На готовое вашего брата много найдется. Поди, ложку за голенищем привез. На-ко покушай! — Баба повернулась спиной к Шемету и, наклонившись, задрала юбку: — Скусно аль не ндравится?
Толпу охватил дикий восторг, неудержимый хохот.
— Ой, бабоньки, умора. Дарья-то что удрала. Ха-ха!
— Извольте, грит, кушать, ха-ха-ха!
Лицо Шемета потемнело. Рванув коня за повод, он на всем скаку занес над бабой нагайку. Взвизгнув от испуга, та одернула юбку и юркнула в толпу. Василий дышал тяжело.
— Дрянь этакая! Издеваться над нами вздумала? Мы враги, что ли, пустоголовая? — разыскав глазами бабу, спросил он хрипло и вытер рукавом гимнастерки вспотевший лоб.
Толпа притихла.
— Товарищи женщины! — Василий поправил съехавшую на затылок фуражку. — Повторяю: хлеб мы отправляем рабочему классу России, который получает его по осьмушке. — Голос Шемета окреп: — Хлеб идет и в Красную Армию, что бьет сейчас белополяков и Врангеля. Должны мы ее накормить? У вас у многих на фронте мужья и братья, кто откажет им в куске хлеба? Может лежит он в госпитале, а поесть нечего? — Волнение вновь охватило Шемета. — Может, лежит революционный солдат, умирает в чистом поле, а вы жалеете дать ему хлеба. — Тяжелый ком подкатил к горлу Василия. Он закончил чуть слышно: — Зачем все это? — Рука Шемета протянулась по направлению разорванных мешков пшеницы.
Опустив головы, казачки медленно расходились. Продотрядцы начали приводить в порядок разгромленные амбары.
— Весь тут шухарь подняла Лукерья Великанова! — сообщил Шемету оправившийся от испуга милиционер.
— Кто такая? — спросил тот мрачно.
— Местная казачка. Отца у ней выслали из станицы как експлоататорский елемент. Муж, Семка Великанов, из беднеющего класса. Раньше робил у отца Лукерьи в батраках, потом, значит, женился на ней, вошел в дом тестя.
— Где он сейчас?
— В голубой банде, — ответил словоохотливый милиционер, — а Лукерья, жена Семки, мутит народ.
— Почему ее не арестуете?
Милиционер произнес со вздохом:
— Улик нет.
— Какие тебе улики нужны, когда разнесли амбары и бишкиль[20] твой разбили.
— Но ведь это не Лукерья, а казачки.
— Я вижу, ваша Лукерья — неглупая баба! — насмешливо бросил Шемет.
