— Пропали наши подвозчики, — произнес кто-то с тоской.
— Буран, чуешь, как воет…
— Пробьются… места Герасиму знакомые. С дороги сбиться не должны…
Осип курил, отдавшись невеселым думам. Если подводы с сеном завтра не придут, придется вывозить в яму еще несколько коров. Бросив недокуренную цигарку, он обвел глазами коммунаров.
— Поеду в Ялым, узнаю насчет подвод, — сказал он и взялся за шапку.
— Какой толк, — заговорили коммунары. — Собьешься с пути, замерзнешь.
— Нельзя же сидеть, сложа руки, когда скот дохнет, — решительно ответил Осип и вышел из избы. Оседлал жеребца, стоявшего в отдельной конюшне, и выехал на дорогу. Порывы ветра яростно бросали снег в лицо всадника. Осип пересек небольшой колок и выехал на опушку леса. Далеко, на широкой равнине, движущиеся точки то застывали на месте, то уходили в сторону от большака, вытягивались длинной цепочкой.
Осип вздохнул с облегчением:
— Едут!
Ветер, разогнав белесую полумглу, затих. Через разрывы низко несущихся над землей облаков порой показывалось солнце и вновь скрывалось. Вот уже видны передние подводы.
— Ну, Герасим, выручил ты нас, — произнес Осип радостно и пробежал глазами по возам. — Все двенадцать.
Придерживая коня, который тянулся к сену, Осип поехал рядом с Ераской.
— Не замерз?
— По дрова съездим, так на полатях не замерзнем. Как там со скотом? — Ераска кивнул головой на заимку.
— Валится скот. Ждем не дождемся, когда вернетесь с сеном. Где ночевали?
— В степи буран застал. Что делать? Пришлось составить возы поплотнее друг к другу, придавить сено крепче бастрыками, чтоб ветром не раздуло. Сами залезли между возов так и провели ночь. Дорога убродная, ну и задержались. Сам знаешь, как на наших лошадях ездить: под гору коленом, а в гору поленом, так и двигались. Час едем да два стоим.
— Ну, спасибо, друг. Теперь мы отсеем.
— Не за что: для себя старались.
Прошло недели две. На высоких местах обнажалась земля. В кузнице с утра до вечера слышен стук молотка: готовили к севу плуги и бороны. В конце марта дорога пала. Лошадей после зимней бескормицы поправить было трудно. Ждать, когда пойдет трава — значит, опоздать с севом. Сено, взятое зимой у ялымцев, скормили. Лошади бродили вместе с коровами по назмам в поисках остатков соломы. Только овцы уже паслись на буграх, где сохранилась трава. Телят и ягнят роздали на время коммунарам. Пришлось вернуть хозяйкам общественных кур и прочую домашнюю птицу.
Недели за две до сева Осип заметил, что лошади стали поправляться. Даже те, которых подвешивали зимой на веревках, стали гладкими, и шерсть на них не висела клочьями.
«Что за оказия? — удивлялся он, поглядывая по утрам на круглые бока лошадей. — Где достают корм? Снег еще не сошел, травы доброй нет. Старые одёнки приедены с зимы, а кони день ото дня веселее».
Как-то ранним утром Осип направился на глухариный ток пострелять. За знакомым колком увидел вереницу лошадей, идущих по рыхлому снегу с низовьев Тобола. Впереди — верховой, одетый в дубленый полушубок, валенки и заячий треух. Приглядевшись, Осип узнал Ераску. Тот ехал неторопливо, оглядываясь на лошадей, тянувшихся друг за другом. Увидев председателя коммуны, Ераска беспокойно заерзал на седле.
— Сорок одно вам с кисточкой, — делая веселое лицо, поздоровался он.
Осип, не отвечая на приветствие, спросил сурово:
— Куда гонял лошадей?
— На пастбище.
— Какое пастбище в снегах?
Ераска приподнялся на стременах и оглядел равнину.
— Действительно, белым-бело.
Задние лошади, обходя передних, направлялись к заимке.
— Животная, а дом знает, — щербатый рот Ераски открылся в широкой улыбке. — Ишь, домой тянутся…
— Ты отвечай, когда тебя спрашивают, — сердито заговорил Осип: — Чье сено стравил?
— Осип Матвеевич, да рази я… да рази мы… — Ераска деланно вздохнул: — Я только один стожок стравил, он каминским мужикам не нужен.
— Откуда ты знаешь, что не нужен? — смягчаясь, спросил Осип.
— Раз каминцы зимой сено не вывезли, стало быть, и нужды в нем нет. А теперь посуди. Тобол вот-вот тронется. Утопить коней и себя кому охота, — заговорил оживленно Ераска. — Опять же лошадь — тварь, можно сказать, не сознательная. Видит сено, чужое или свое не спрашивает.
