Елизар, скрестив пальцы на животе, трясся от беззвучного смеха:
— Значит, свое слово ты, Герасим, сдержал? — спросил Григорий Иванович.
— А как же, попробуй придерись, все в аккурате, — докурив цигарку, Ераска помял окурок в руках и сунул в кисет. — А я вот думаю из трамота уходить… Уйду, однако, в товарищество… Зовут меня туда.
Григорий Иванович посмотрел на часы.
— Устинья, я пойду поработаю, скоро не жди, — взяв фуражку, вышел. И сразу же столкнулся с Осипом Подкорытовым.
— Не решаюсь в дом к тебе зайти, — протягивая руку и глядя в сторону, заявил Осип.
— Почему? — удивился Григорий Иванович.
— Боюсь помешать семейному счастью… — с натянутой улыбкой ответил тот.
— Ну-ка, посмотри мне в глаза! — Григорий Иванович повернул Осипа за плечи к себе: — Ты не болен?
— Да уж что там! Перешел ты мне дорогу к Устинье, — прямо глядя ему в лицо, сказал Осип.
Русаков, смеясь, встряхнул его:
— Не придумывай! Нам с тобой работать вместе! Ссору из-за женщины заводить не по-большевистски…
— Это я знаю… Не бойся, ссоры не будет. Если бы не ты… Солоно бы тому пришлось… Я вот теперь не женюсь: никого мне не надо…
— Подожди, еще такую жену тебе найдем…
— Нет, видно, не родилась для меня жена… Давай о деле…
— Заходи в уком, потолкуем. Давно в Марамыше?
— Вчера приехал, — закрывая за собой дверь кабинета, ответил Подкорытов.
— Как дела в товариществе? — подвигая ему стул, спросил Русаков.
— Идут, но туговато. Пока вступило около сорока семейств. На днях получил заявление от Федора Мокшанцева.
— Кто такой?
— Богатый хуторянин. В своем заявлении так и пишет: «Отдаю в совместное пользование товарищества все движимое и недвижимое имущество».
— Как вы решили?
— Принять на первых порах, а там будет видно.
— Ты разговаривал с ним?
— Да.
— Ну и что он?
— Заявляет, будто в молодости много читал. Начал речь с христианских общин и кончил капитализмом как врагом человечества, — улыбнулся Осип.
— Интересно.
— Мокшанцев утверждает, что он по своей натуре всегда стоял за коллективные формы труда.
— Это понятно, — произнес Григорий Иванович, — кулаку Мокшанцеву нужно спасти имущество от реквизиции. Он не без умысла прикинулся чуть ли не марксистом.
— Об этом мы говорили на активе бедноты. Но с семенами у нас плохо, да и с инвентарем неважно, решили Мокшанцева принять.
— Похоже — пустили козла в огород.
Осип поднялся со стула.
— Григорий Иванович, ведь ты хорошо знаешь, что семян в этом году от государства мы не получим. Какой же выход?
— Да, пожалуй, ты прав, — после некоторого раздумья согласился Русаков. — Хлеб мы должны отправлять в рабочие районы, а семена взять у кулаков.
— Ну вот, — обрадованно сказал Осип. Помолчав, добавил: — Мокшанцеву мы воли не дадим.
Товарищество по совместной обработке земли оформилось в коммуну «Борцы революции». Первая зима для коммунаров была тяжелой. Сказывался недостаток в кормах. В марте начался падеж скота. Овцы гибли десятками. Слабых лошадей, которые не могли стоять, подвешивали на веревках. Падали коровы. Как на грех, зима выдалась суровая и затяжная. Заимка потонула в снегу. В холодных пригонах некормленая скотина жалась по углам, где тише ветер. Стельные коровы лежали пластом, глядя печальными глазами на проходивших мимо сумрачных людей.
Осип за эти дни почернел и осунулся. Посланный несколько дней назад в соседнюю коммуну Ераска не возвращался. Еще на прошлой неделе Осип договорился с ялымцами о том, что два больших стога сена они передают «Борцам революции» в обмен на брички. Ераска с группой коммунаров выехал на двенадцати подводах за сеном и задержался.
— Пожалуй, к стогам не пробьются, — прислушиваясь к вою ветра, думал Подкорытов. — Да и с возами ехать убродно. Намаются и лошадей кончат.
Осип вышел из дома, где занимал одну из комнат, и зашагал по сугробам к соседней избе. В густой снежной пелене построек почти не видно. Заимка казалась вымершей. Ни звука. Осип обмел веником снег с валенок. Зашел в избу. По хмурым лицам сидевших в избе коммунаров видно, что они не расположены к беседе. Едкий махорочный дым пеленой висел под потолком, густой струйкой тянулся к печной отдушине.
