— Лучше пока уехать к отцу. Житья от этого кобеля не будет. Оборони бог, еще Поликарп явится.
Устинья уехала в Марамыш.
Как-то Устинья услышала выстрелы, припала к окну: отдельные группы вооруженных колчаковцев спешили к центру. Раздались взрывы гранат. Проскакал отряд конников.
«Наши!» — радостно подумала она и повернулась к матери.
— Наши пришли! — крикнула она и вновь припала к окну.
Бой разгорался.
В тот день кривой Ераска ночевал у знакомого горшечника. Услыхав выстрелы, выскочил из избы и, прячась за высокую картофельную ботву, пополз. Мимо прошел расстрига, приблизился к бывшей мастерской Русакова, воровато оглянувшись, пригнул голову и влез в маленькую дверь.
«Прячется, контра, от красных, — подумал Ераска и, перевалившись через плетень, подобрал лежавший на дороге кол. — Припереть дверь, и пускай там сидит!» Бобыль смело зашагал к мастерской, приставил к дверям кол, уселся на жернов и закурил.
В узком окошечке мастерской показалась кудлатая голова Никодима.
— Выпусти, человече!
Ераска молчал. Расстрига промолвил со вздохом:
— У Сократа сказано: истина добывается путем размышления.
— Ну, сиди и размышляй, кто тебе мешает? — сердито отозвался бобыль. Из окошечка послышался глубокий вздох:
— Имеющие уши слышать да слышат. — Никодим уставил плутоватые глаза на Ераску. — Познай, чадо, что корень зла таится не в злой воле человека, а в его неведении. Выпусти, милок!
Ераска поднялся с жернова и заявил решительно:
— Я тебе поагитирую, чертова перечница. Попался, значит, сиди!
— Сказано одним древним философом, — продолжал Никодим, — что добродетель человека заключается в его мудрости. Есть у меня маленькая толика золотишка, может быть, поделим, а?
Ераска подошел вплотную к окошечку и замахнулся кулаком:
— Замолчи, гидра!
Голова Никодима исчезла. Бобыль сплюнул и, разыскав второй кол, припер дверь покрепче. «Теперь не вылезет». Довольный, он быстро зашагал к домику Батуриных. Устинью застал в тревоге: женщина видела, как по косогору под командой Маслова промчался большой отряд белоказаков. Шум боя приближался к окраинам. Конница Шемета, не давая прорваться белоказакам в город, стала теснить их на подступах к Марамышу.
— Герасим, наши в городе, слышишь, стреляют!
Ераска подошел к окну.
— Я, Устинья Елизаровна, пойду на подмогу.
— Постой! — женщина схватила бобыля за рукав. — Я достану тебе винтовку и патроны: тятенька спрятал… — Открыла западню и через несколько минут показалась с оружием. — Пойдем вместе, — подавая винтовку, заявила она и, затянув покрепче на голове платок, шагнула к дверям.
Белогвардейцы, отступая, рассыпались по дворам, прятались. Устинья с Ераской вбежали во двор Черновых и, захлопнув калитку на крючок, прислонились к забору. Следом за каппелевцами показались сербы, они торопливо отстреливались от наседавших красноармейцев.
— Братец! — Устинья с силой сжала руку Ераски: во главе отряда, который шел рассыпным строем, показался Епифан.
На перекрестке сербы остановились. Один из них, прикрепив к штыку белый платок, поднял винтовку. Стрельба прекратилась. Красноармейцы стали окружать противника.
Устинья выскочила из укрытия, бросилась к Епифану.
— Братец! — вскрикнула она и спрятала радостное лицо на его груди.
Поцеловав сестру, Батурин ласково сказал:
— Устинька, я сейчас съезжу за Григорием Ивановичем… Он ранен, лежит в одном из городских домов.
— Тебе помочь?
— Нет, там фельдшер. Русакова я привезу к нам. Приготовь комнату. А, Герасим, — увидев бобыля, улыбнулся Епифан. — Здравствуй, друг!
— Здравья желаем! — гаркнул Ераска и, сняв с плеча винтовку, встал «смирно». — В мастерской Григория Ивановича сидит гидра Никодим. Жду приказаний! — козырнул он.
— Охраняй, — бросил Епифан и, подав команду, повернул с отрядом к городу. За ним в сопровождении конвойных двинулись сербы.
Устинья была взволнована. «Григорий Иванович ранен… Может, умирает…» — кольнула сердце тяжелая мысль. Молодая женщина поспешно вошла в свою комнату и дрожащими руками стала снимать наволочку с подушки. К воротам подъехала телега. Выглянув в окно, Устинья изменилась в лице и прижала руку к сердцу.
