* * *
Мы провели тихий вечер в Мермэйд, в коттедже Скотто, за обедом, приготовленным его женой Джорджией, уроженкой Тринидада. Потом я под порывами ветра и теплым атлантическим дождем пошел к белому домику Чарли, расположенному в полумиле.
Кровать была удобна, и я очень устал. Но уснуть не мог. Целых двадцать пять лет Поул ненавидит меня животной ненавистью, но это никому не известно. Теперь мы в центре внимания, и не как гонщики, а как личности. Несмотря на всю мою решительность, я все-таки нервничал.
Прогноз погоды на следующее утро обещал юго-восточный ветер от пяти до шести баллов, при порывах до семи. Мы с Чарли выпили черный кофе, съели ветчину, яйца и много тостов с мармеладом. Булыжник на набережной был начисто отмыт дождем, и ветер сильно бил нам в лицо.
Для матчевой гонки ветер был слишком силен. С причальной стенки мы посмотрели на мачту яхт-клуба, ожидая увидеть на ней флаг "Н", что означало бы отмену гонок. Но там бились на ветру два Других флага — голубой и флаг спонсоров.
Я сказал:
— Ну ладно, пойдем, — хотя у меня и перехватывало горло. Яхты, участвующие в гонках, были попарно причалены к стенке. Когда мы спустились в кокпит своей яхты, ветер завыл в снастях. Внизу живота у меня возникло гадкое ощущение, закружилась голова. Через две лодки от нас в задней части своего кокпита сидел Поул в бело-сером мокром кепи. Я будто снова слышал его голос, сообщающий о том, что Генри и Мэри превратили «Саут-Крик» в свинарник. Ветер в гавани срывал с волн белую пену и раскачивал лодки ловцов омаров.
— Штормит, — сказал Чарли.
— Ладно, идем.
Мы отвалили от стенки и пошли по направлению к старту. В сером проеме выхода из гавани линия горизонта была изломана, как зубья пилы. Когда мы подходили к стартовой зоне, ветер стал таким сильным, что валил яхту на борт. Вода, хлеставшая через пиллерсы[16], была зеленой.
Пултни с юга отделяла от Ла-Манша гряда скал, поэтому волнение в гавани ощущалось не сильно. Но линия скал не совсем защищала от ветра, а он в тот день был почти шквальным.
За кормой двигались белые треугольники парусов Поула. Как только он вышел из гавани, нос его яхты начал разрезать белые буруны волн. У меня во рту пересохло. Я глотнул чая из термоса, но это не помогло.
Заработало УКВ-радио. Комитет распорядился взять два рифа на главном парусе. Мы тут же взяли два рифа. Яхта стала меньше крениться от сильных порывов юго-восточного ветра.
Чарли сидел, закутавшись в плащ, красный капюшон совсем скрывал его лицо. Он сказал, взглянув на часы:
— Две минуты до первой пушки.
В матчевой гонке даются два сигнальных выстрела из пушки. Первый — за восемь минут до старта. Он означает, что соперники могут выйти в стартовую зону перед условной стартовой линией, обозначенной двумя большими буями. Вот здесь-то и начинается борьба. Почти всегда матчевая гонка выигрывается и проигрывается на старте. Весь секрет лишь в том, чтобы, умело маневрируя на грани нарушения правил, занять такую позицию, при которой будет достигнуто преимущество перед противником.
В прохладный день и при сильном ветре старт матчевой гонки был чем-то средним между морским сражением и партией в шахматы. Сегодня, при такой хмурой погоде, когда ветер рвал гребешки волн, и серое небо нависло над головой, похоже, предстояла жестокая схватка без всяких компромиссов.
Я видел, как ветер наполнил белые паруса Поула. Прозвучал выстрел первой пушки. Я осторожно вошел в стартовую зону. А Поул выжидал, и его паруса бились на ветру, трепеща и громко хлопая.
— Хорошо стоим, — пошутил я.
Чарли согласно кивнул. Ветер раздувал его волосы. Рисковать в такой день — означало напрашиваться на беду. Поул тоже знал это. Поэтому мы держались поодаль, развернувшись по ветру. Яхты дергались на короткой, злой зыби.
— Три минуты, — предупредил Чарли.
— Поднять паруса! — приказал я.
Загремели лебедки. Паруса пошли вверх, превращаясь в твердые белые крылья. Яхта быстро набирала скорость, идя направо по курсу, и, казалось, летела над поверхностью воды. Мы описали широкую дугу, сделали разворот и пошли очень быстро назад, направляясь к правой части стартовой линии.
