Произнося эти слова, МакКвин внимательно следила за реакцией собеседников и была готова к вспышке гнева, но ничего не случилось. Впрочем, она не могла припомнить, когда видела на лице Сен-Жюста хоть какие-то проявления эмоций, а Пьер выглядел не столько раздраженным, сколько усталым. Но когда МакКвин умолкла, он покачал головой, протер глаза и угрюмо произнес:
– Ваши рассуждения безупречны, гражданка адмирал, однако даже если в роли мученицы Харрингтон и впрямь причинит нам больше бед, чем командуя эскадрой, мы не можем позволить себе дезавуировать Корделию. Во всяком случае публично.
МакКвин попыталась вставить слово, но председатель остановил ее, подняв руку.
– И я, и Оскар не хуже вас понимаем, что она совершила глупость, но эта глупость озвучена. Чтобы отменить принятое решение, я тоже должен выступить публично, а это решительно невозможно. Мы не можем позволить себе сразу после истории с Уравнителями признать существование разногласий в Комитете. Если мы позволим врагам усомниться в нашем незыблемом единстве, это будет немедленно использовано против нас. Нет, гражданка адмирал, пусть за осуществление плана Корделии нам придется заплатить высокую цену, попытка остановить ее обойдется еще дороже.
МакКеон удалось сдержать так и рвавшиеся с языка возражения. Ее переполняли гнев и отвращение: было ясно, что Сен-Жюст и Роб Пьер приняли решение еще до встречи с ней. Они продемонстрировали если не глупость, то недальновидность, однако она отдавала себе отчет в том, что указывать им на это в ее не слишком устойчивом положении опасно. Пока ее попытки настоять на своем привели лишь к большему сплочению руководства Комитета. При этом все доводы МакКвин они признавали справедливыми, им просто казалось, что последствия открытого разрыва с Рэнсом могут оказаться хуже, чем то, против чего она их предостерегала. Они ошибались, однако ей не следовало упорствовать, оспаривая это печальное решение. Не могла же она пилить сук, на котором сидела!
– Ну что ж, гражданин председатель, – сказала она. – Мне по-прежнему кажется, что это серьезная ошибка, но в конечном счете принятое решение является не военным, а политическим. Коль скоро вы с гражданином Сен-Жюстом считаете, что отменять решение гражданки Рэнсом… нежелательно, стало быть, так оно и есть.
– Спасибо, гражданка адмирал, – произнес Пьер. Ее удивила искренняя признательность в голосе Роба. Он был председателем Комитета и сам – а уж тем более вдвоем с Сен-Жюстом – мог поступать как угодно, вовсе не интересуясь ее мнением… до поры до времени.
– Я склонен предположить, – продолжил между тем он, – что ваши соображения относительно нежелательных последствий совершенно справедливы, и нам потребуется вся доступная помощь, чтобы свести их к минимуму. Составить официальную декларацию от имени Комитета поручено гражданину Бордману, и он сделает все, что может, однако его компетентность – прежде всего в военных вопросах – вызывает у меня серьезные сомнения. Я бы просил вас помочь ему представить случившееся в наилучшем свете.
– Гражданин председатель, – откровенно заявила МакКвин, – как бы мы ни старались, Флот все равно воспримет случившееся плохо, однако я попытаюсь помочь Бордману в его попытках представить дело лучше, чем оно обстояло в действительности.
– Спасибо, – снова сказал Пьер.
МакКвин, поняв намек, встала, кивнула обоим, в точной пропорции совместив почтительность с чувством собственного достоинства, и покинула кабинет. Чтобы не выдать клокотавшей ярости, ей пришлось призвать на помощь всю свою выдержку.
«По крайней мере, это не мое решение, – напомнила она себе направляясь к лифту. – Я возражала, и не только из соображений целесообразности. Забавно, впервые за многие годы у меня есть возможность не кривя душой сказать: „Мои руки чисты“… и это, черт возьми, ничего не меняет.»
Она нажала кнопку вызова лифта и сложила руки на груди продолжая размышлять:
«С другой стороны, нет худа без добра. Затея с казнью принадлежит Рэнсом, а Пьер с Сен-Жюстом отказались отменить расправу. Рано или поздно это станет известно и нашему офицерскому корпусу, и монти тоже. Вот карта, которую в удачный момент можно будет разыграть. В конце концов, если что и побудит меня к действиям так это праведное возмущение злоупотреблениями Бюро госбезопасности. Разве не так? Только так, и не иначе.»
