– В настоящее время принято решение препроводить вас в лагерь «Харон», находящийся на планете Аид, – продолжила она с ледяной улыбкой, выдержав длившуюся целую вечность паузу. – Не сомневаюсь, вы слышали об этом месте, и могу вас заверить: все, что о нем рассказывают, – чистая правда. Не думаю, что пребывание там придется кому-то из вас по душе… тем более что оно обещает стать очень долгим.
В голосе ее прозвучала жестокая насмешка, однако она не стала бы устраивать представление перед камерами ради одного лишь удовольствия поиздеваться над беззащитными людьми. Кэслет гадал, что же у нее на уме.
– Однако Народная Республика готова допустить, что некоторые из вас – возможно даже многие! – были введены в заблуждение вашей продажной правящей кликой. Плутократические режимы затевают несправедливые захватнические войны, заставляя сынов и дочерей народа гибнуть в интересах кучки бездельников и богатеев. Но Комитет общественного спасения видит свою цель в защите всех трудящихся от эксплуататорского гнета – и всегда готов протянуть руку помощи братьям по классу.
И Кэслет, и пленные воззрились на нее в изумлении. Уорнер просто не верил своим ушам. Он не раз видел передачи, в которых военнопленные сознавались во всякого рода «военных преступлениях», однако ничуть не сомневался, что все эти признания получены под физическим и психическим давлением. Внешний вид несчастных, сломленных людей заставлял заподозрить, что они находятся под воздействием наркотиков. Другие в ужасе косились на камеры и рьяно провозглашали лозунги, которые, как им казалось, должны были понравиться их судьям. Правда, попадались и такие, чье поведение выглядело естественно. Удивляться этому не приходилось: в любой армии любой державы могли найтись люди, готовые предпочесть сотрудничество с врагом ужасам застенков госбезопасности. Однако никто не ожидал, что Корделия Рэнсом станет призывать пленных к предательству перед объективами голографических камер. Чем бы ни забивали головы пролетариата, уж она-то знала цену такого рода признаниям – и если при этом верила, будто люди, служившие под началом Хонор Харрингтон, сломаются так легко, то оставалось лишь усомниться в ее умственных способностях.
Наблюдая со своего места за изумленно воззрившимися на Рэнсом и Владовича пленными, Кэслет одновременно присмотрелся и к гражданке секретарю. Она стиснула зубы, на ее щеках выступили красные пятна… Не могла же Корделия и впрямь надеяться, что они уступят.
– Позвольте мне сделать необходимые пояснения, – добавила она с мертвенным спокойствием в голосе. – Народная Республика выражает готовность проявить милосердие к тем из вас, кто пожелает освободиться от оков, признав, что ваши руководители использовали вас и ваших товарищей в преступных целях. Я понимаю, что промывка мозгов, осуществлявшаяся по отношению к вам пропагандистским аппаратом плутократического режима, заставляет некоторых из вас считать такого рода выбор «изменой», но это не так. Тот, кто становится под знамя революции в борьбе против угнетателей, – не изменник, а борец за дело народа. Конечно, отречься от предрассудков не всегда просто, но прежде чем ответить мне отказом, хорошенько подумайте. Повторять предложение я не стану – и, если оказавшись в лагере «Харон» кто-то из вас пожалеет о сегодняшнем решении, изменить его будет уже поздно.
Подавшись вперед и опершись локтями о стол, она обежала шеренгу взглядом горящих ледяным пламенем голубых глаз. Поза делала ее похожей на приготовившуюся к прыжку златогривую хищницу, и кто-то из пленных нервно переступил с ноги на ногу. Но все промолчали, и Рэнсом, резко вздохнув, снова выпрямилась.
– Хорошо. Вы сделали свой выбор, хотя я сомневаюсь, что его последствия доставят вам удовольствие. Гражданка капитан де Сангро, уведите пленных.
– Есть, гражданка член Комитета, – вытянувшись в струнку, ответила Сангро и, повернувшись к своим солдатам, рявкнула: – Слышали приказ члена Комитета? Загоните этот сброд, этих прислужников олигархии, обратно в их камеры.
– Минуточку, – раздался одинокий голос, и все взоры обратились к выступившему из шеренги пленников широкоплечему, с проседью в темных волосах офицеру, которого Кэслет не знал.
