В одном из крыльев здания помещалась часовня, в которой стоял неоготический пульт с раскрытым толстым молитвенником. В ней было так пусто и неуютно, что даже царящая там прохлада никого не привлекала. Рядом находилась читальня. На ее полках мы не нашли ничего, кроме бездарных романов прошлого столетия (очевидно, подаренных после библиотечных «чисток») и комплектов старых английских журналов. Авторами большинства книг были женщины. Мне почему-то показалось, что это очень подходит к характеру места, создает атмосферу как бы благотворительного базара. Я словно слышал доносящийся со стеллажей шепот увядших старых дев. Хозяин этого заведения, низенький пастор в шортах и рубашке с отложным воротничком, был похож на великолепно сохранившийся экземпляр худосочного школьника времен королевы Виктории.
В главном зале стояли два стола для пинг-понга, бильярд и длинный прилавок, за которым восседал молчаливый черный человек с полосатой татуировкой на щеках. Здесь можно было купить холодный апельсиновый сок, почтовые марки и открытки с местными видами. Между дверью и окном висела доска с выражениями благодарности какого-то далекого племени, которому миссионеры методистской церкви оказали помощь во время войны.
Если вы не сидели в воде и не играли в пинг-понг, вам начинало казаться, что вас окутывает как бы паутина необычайно терпеливого и необычайно тактичного ожидания. Невидимые сети готовились поймать вашу душу. Здесь спасли от голода африканское племя — и здесь же спасают моряков от жары и безнравственных развлечений.
Нет, нас никто не агитировал. Все вокруг дышало благороднейшим желанием бескорыстного служения ближнему, трогательной верой в силу положительного примера. Но часовня была пуста. Она ничем не действовала на воображение.
Мы были менее податливым материалом для миссионеров, чем обитатели глубин материка. Мы приходили купаться и пить прохладительные напитки, а на притаившуюся вокруг бассейна добродетельную скуку смотрели как на не имеющий к нам никакого отношения экспорт нашей цивилизации для африканского буша — как на одну из статей этого экспорта, наряду с огнестрельным оружием, автомашинами и бюрократией.
Греки с криком прыгали с трамплина, долговязые шведы добросовестно отрабатывали запланированные метры кроля, англичане курили трубки, развалясь в шезлонгах под тентом. Зеленое зеркало бассейна сверкало на солнце, кипела пена, а веселые разноязычные окрики неслись над неподвижным, пустынным морем, покинутым рыбачьими челнами, которые между двенадцатью и четырьмя прячутся в порту, так как это время наибольшей активности выходящих на охоту акул.
Между тем на палубе «Ойцова» хозяйничали докеры. Они с утра до поздней ночи орудовали лебедками, шуровали в трюмах. Работали африканцы великолепно — несравненно быстрее и сноровистее, чем арабы. На фоне кранов и машин они выглядели еще более экзотично, чем в своей деревне. Сюда, в порт, они не приносили кривых ножей с деревянными рукоятками, но все равно к ним трудно было относиться, как к обычным докерам. Это воины, думал я, хотя пока так и не сумел получить о них более подробных сведений. С неослабевающим интересом я наблюдал за этими жилистыми, хорошо сложенными мужчинами с острыми носами и хищными чертами лица. У многих были усы, придававшие их черным физиономиям выражение какой-то казачьей удали. Почти у каждого выше локтя или ниже колена был веревочный браслет с амулетами. Они двигались изящно и горделиво, и весь их облик свидетельствовал о сильно развитом чувстве собственного достоинства.
Разумеется, докеры и тут не разрешали себя фотографировать, и один-единственный снимок мне удалось сделать украдкой, через застекленную дверь кают-компании.
Разгрузка продвигалась быстро. Близилось время отъезда. Мы подолгу сидели у плавательного бассейна, зная, что следующая подобная возможность представится не скоро.
Однажды мы видели у самого борта нашего судна стаю маленьких серебристых рыбок, которые мчались низко над водой. Вслед за ними, на большой глубине, словно флотилия эсминцев, неслись огромные черные рыбы с острыми плавниками и хвостами, согнутыми полумесяцем.
