Лейтенант Ибен Дженнингс из Барнардз-Кроссингской полиции был угловатый мужчина лет шестидесяти без малого, с вечно слезящимися голубыми глазами, которые он поминутно вытирал платочком.
– Что ты будешь делать!– сказал он, когда Хью Лэниген вошел в кабинет. – Как только июнь на дворе, так они у меня начинают слезиться и текут до самой зимы.
– Это, видимо, аллергия какая-нибудь. Надо сходить к врачу.
– Да разве я не ходил? Еще года два назад. Ок установил, что я чувствителен к целой куче вещей, но среди них не было ни одной, которая была бы характерна как раз для июня. Боюсь, что у меня аллергия к курортникам.
– Могло быть, но ведь они появляются лишь к концу июня.
– Правильно. А может, глаза у меня предчувствуют их появление? Ну как, узнал что-нибудь?
Лэниген бросил на стол фотографию, которую ему дала миссис Серафино.
– Мы отдадим это газетчикам. Вдруг что-нибудь получится …
– Да, дурнушкой ее не назовешь, – сказал Дженнингс, вглядываясь в фотографию. – Во всяком случае куда красивее, чем была сегодня в морге. Лично я, знаешь, люблю полненьких. Никакого сравнения с этими костлявыми дамочками, как это модно нынче. По-моему, женщина без округлостей – вообще не женщина, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Ибен.
– У меня тоже есть новости, Хью. Поступила медицинская экспертиза. – Он протянул начальнику лист бумаги. – Прочти-ка вот этот абзац.
– Ого, девица была на втором месяце, – тихонько присвистнул Лэниген.
– Да. Кто бы мог подумать! Кто-то, видно, сыграл с ней в голопузики.
– Да, теперь дело принимает совершенно новый оборот. Все, кто знад ее, в том числе миссис Серафино, ее подруга Силия и миссис Хаскинс, считали ее ужасно робкой. Никакого мужчины вроде не было. Зайди на минуточку, Билл, – бросил он полицейскому, который как раз проходил мимо.
– Да, сэр. – Уильям Нормэн был молодой человек серьезного, делового вида, с темными волосами. Хотя он и знал Хью Лэнигена с самого раннего детства и они называли друг друга по имени, все же – и это было характерно для Нормэна – он встал по стойке смирно, когда к нему обратился начальник.
– Садись, Билл.
Нормэн сел на один из стульев, но всем своим видом показывал, что внутренне он сохранил стойку смирно.
– Прости, пожалуйста, что мне не удалось отпустить тебя вчера ночью, но не было замены, хоть ты убейся. В день помолвки даже полицейскому полагается выходной.
– О, все в порядке, сэр. Элис ничуть не обиделась.
– Да, Элис чудная девушка и из нее получится чудесная жена. Впрочем, все семейство чудесное.
– Да, сэр. Благодарю вас.
– С Бэдом Ремзеем я вместе рос, и Пегги я тоже помню в детских штанишках. Немножко они старомодные и уж очень строгие по части нравственности, но вообще – соль земли, только и могу сказать. И они, ты прав, нисколько не обиделись, что даже в день помолвки ты отправился на службу, а даже, я уверен, наоборот.
– Элис мне потом сказала, что немного погодя все начали расходиться, так что и потерял-то я очень немного. Ремзеи вообще не любят засиживаться допоздна, – добавил он, слегка покраснев.
– Ну-ка, посмотрим, – нагнулся Лэниген над столом, где под стеклом лежал график. – Ты вышел в обход ровно в одиннадцать.
– Да, сэр. Я ушел в половине одиннадцатого, чтобы надеть форму. Патрульная машина подбросила меня на Эльм-сквер за несколько минут до одиннадцати.
– И ты патрулировал от Марпль- до Вайн-стрит?
– Да, сэр.
– Ты знаком с рабби Смоллем?
– Мне его как-то показали. С тех пор я его видел не раз.
– А вчера ночью? Он говорит, что ты ему попался навстречу, когда он шел домой из синагоги. Примерно в половине первого.
– Нет, сэр. После того как я проверил все двери в Гордонском блоке – это было где-то в двенадцать с четвертью – и до часу мне никто не попадался.
– Странно. Раввин говорит, что ты с ним даже поздоровался .
