Обри прогнала воспоминания и оглянулась на Лайама. Вежливое и отстраненное выражение его лица говорило о том, что эта живопись оставляет его равнодушным. Судя по скептическому взгляду Джильды, она это тоже поняла.
— Я смогу объяснить ему. Джильда хмыкнула и кивнула.
— Да, думаю, сможете. Ладно.
Все было сделано моментально. Через минуту картина была упакована и погружена в такси, и теперь Лайам и Обри ехали к нему домой, что казалось Обри одновременно и мудрым и безрассудным. Мудрым — потому что она сможет больше узнать о Лайаме. Безрассудным — потому что она только мучает себя искушением, которому не имеет права уступить.
Таксист на этот раз лихачил безо всякой двойной платы. В результате в какой-то момент Обри оказалась почти на коленях Лайама. Его сильные руки удержали ее. Его глаза были совсем близко, но смотрел он на ее губы.
— Извините меня.
— Ничего страшного.
Обри приказала себе выбраться из его объятий. И не смогла. Лайам медленно поднял руку и погладил ее по щеке. Потом запустил пальцы в ее мягкие волосы. Обри задрожала.
Ну почему, почему ее тело так откликается именно на этого человека?
Прежде чем она совладала с собой, Лайам потянулся к ней. И вместо того чтобы отодвинуться, Обри запрокинула голову и встретила его губы. Они коснулись ее сначала совсем мягко, потом поцелуй стал глубже и настойчивее. Это было так пьяняще, что Обри решила остановиться, пока у нее осталась еще хоть капля рассудка. Она попыталась убрать его ладонь с лица, но вместо этого их пальцы неожиданно переплелись.
Очередной вираж автомобиля впечатал ее в Лайама. И теперь, стоило машине слегка вильнуть, Обри всей грудью терлась о его грудь, отчего ее соски затвердели, а внизу живота разлилась теплая волна. Лайам крепко обнял ее и усадил себе на колени. Она задохнулась от неожиданности, ощутив жар его бедер и напрягшегося паха.
Обри попыталась взять себя в руки и оторвалась от его губ. Но их лбы соприкасались, носы терлись друг о друга, его сердце билось под ее ладонью, и она чувствовала его дыхание на своей щеке.
— Что мы делаем? — прошептала она.
— Я не знаю. — Его ладонь гладила ее спину. Другую он положил ей на колено. Юбка задралась до бедер, колготок на ней не было. Его рука проникла под ткань.
Это нужно прекратить… через минуту. Обри не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь возбуждение охватывало ее так быстро и властно и в таком неподходящем месте. Лайам поцеловал один уголок ее рта, затем другой, потом мягко захватил ее нижнюю губу зубами. Она застонала. Но нужно было немедленно расставить все по местам.
— Это не… Я не… Я не собиралась… Лайам вздохнул.
— Я знаю.
— Мы не должны. Мы конкуренты.
Его рука заскользила вверх по ее бедру, по талии и подхватила снизу ее маленькую грудь.
— Я помню.
Еще один поцелуй, пообещала себе Обри, потом она остановится. Только один. Обри запрокинула голову, нашла его губы, с наслаждением смакуя этот запретный плод. Его большой палец поглаживал ее сосок, и она застонала, не отрываясь от его рта. Его грудь вибрировала под ее ладонью. Он еще крепче прижал ее к себе, и она почувствовала, как он все больше напрягается от прикосновения ее бедер. По всему телу бегали мурашки, как будто ее целиком погрузили в ванну с шампанским.
— Приехали, голубки! — раздался голос водителя. Ошарашенная собственным поведением, Обри слезла с коленей Лайама. Ее лицо — и все ее тело — пылало.
Лайам открыл дверцу и подал ей руку. Разум подсказывал ей, что нужно попрощаться и поехать домой. Но она же обещала Джильде Рейне, что объяснит ее живопись Лайаму. Надо сдержать слово.
Схватив сумочку и портфель, она вышла из машины, опершись на его руку. И тут же выпустила ее, почувствовав, как от этого прикосновения на нее нахлынула волна нестерпимого желания.
Это не должно случиться. Но ее разум и тело, казалось, говорили на разных языках.
Обри прошла вслед за Лайамом через мраморный холл в конец коридора, где располагались частные лифты. Частный лифт означал одно. Пентхаус.
Каждый на Манхэттене знал, что Лайам Эллиот богат, но она и понятия не имела, что настолько.
Ей нравилась квартира, которую ей предоставил отец, но иногда хотелось большей независимости. У них были странные отношения. Обри все время добивалась одобрения отца, но гораздо больше она хотела не зависеть от его мнения. Если бы у нее была собственная квартира… Она вздохнула. Вероятно, это ничего не изменило бы. Отец продолжал бы оказывать ей материальную' поддержку, абсолютно отказывая в эмоциональной.
