— Кто это?
— Джильда Рейне. Обри вскочила.
— Серьезно? Я тоже ее обожаю. Вы едете к ней! Она же никого к себе не подпускает. — Она схватила его за руку, отчего по его ладони пробежали искры. — Можно я пойду с вами?
Лайам смотрел на дочь своего врага, на ее хрупкую, тонкую кисть, сжимавшую его руку. Если у него есть хоть немного мозгов, он остановится на этом и попрощается. Прямо сейчас. Но, очевидно, мозгов у него не было, потому что сияние фиалковых глаз и робкая улыбка Обри затмили все доводы рассудка.
— Можно. Но мы не будем разговаривать про холдинг. Предупреждаю, если вы зададите хоть один вопрос, я остановлю такси и высажу вас. Ясно?
Она улыбнулась.
— Яснее не бывает.
Обри хотела узнать Лайама получше, но она вовсе не собиралась сразу хватать его за колени. Не собиралась, но на одном из поворотов ее вдруг бросило на него, и она почувствовала, как мускулы его бедра напряглись под ее пальцами.
— Извините. — Она быстро убрала руку.
— Ничего страшного, — ответил он, но его голос был напряженным.
Лайам пообещал заплатить таксисту по двойному тарифу, если он быстро довезет их до галереи, и таксист старался на славу. На очередном вираже Обри снова прижало к сидящему рядом мужчине — красивому, мускулистому, возбуждающему и абсолютно для нее запретному. Ее бросило почти к нему в объятия, и их глаза встретились. Взгляд Лайама опустился к ее губам. У Обри перехватило дыхание, а сердце застучало, как сумасшедшее.
Как он целуется? Нежно или страстно? Осторожно или грубо? Она никогда этого не узнает. Обри отвернулась, уставилась в окно и постаралась, чтобы он не услышал ее разочарованного вздоха.
Они приехали. Обри быстро выскользнула из машины, пока Лайам расплачивался.
— Вы сказали, что вам нравится эта художница?
— Да. Ее картины очень чувственны.
— Она рисует цветы, — сказал он хмуро. Обри смущенно взглянула на него.
— Она стала рисовать их после смерти своего мужа, которого она очень любила. Я слышала, что она очень необычный человек.
Они вошли в галерею. В дверях их встретила шикарная брюнетка.
— Мистер Эллиот? — Да.
— Триша Эванс.
На взгляд Обри, рукопожатие, которым она приветствовала Лайама, длилось несколько дольше, чем следовало.
—Авы…
— Обри Холт.
— Миссис Рейне ждет вас. Пойдемте со мной. Она повернулась и пошла в глубь помещения.
Обри невольно задалась вопросом, всегда ли Триша ходит так или она виляет бедрами специально для Лайама. Обри затрясла головой. Что плохого в том, что женщина хочет понравиться? Обри и сама вела бы себя точно так же, если бы фамилия Лайама была не Эллиот.
Джильда Рейне оказалась крошечной дамой лет шестидесяти, ростом никак не выше полутора метров.
— Вы хотите купить мою картину, — начала Джильда без предисловий, внимательно разглядывая Лайама.
— Да, миссис Рейне.
— Почему?
— Я писал вам про свою мать. Про ее болезнь.
— Я редко расстаюсь со своими картинами, и никогда — без достаточных оснований. В данном случае я не уверена.
Обри понимала, что это не ее дело, но не могла не вмешаться.
— После того как ей удалят обе груди, его мать должна помнить, что она женщина.
Три головы повернулись к Обри.
— Ваша живопись — воплощение женственности и сексуальности. Я думаю, это то, что нужно сейчас Карен Эллиот.
Глаза Джильды сузились.
— Откуда вы знаете?
— В прошлом году моя подруга Джейн умерла от рака груди. Я проводила много времени у нее в больнице. Там висят две ваши картины. Мне больше нравились «Лилии», но Джейн любила «Гардению».
Обри повернулась к картине, стоящей на мольберте, чтобы скрыть набежавшие слезы. Джейн, секретарша отца, была ей ближе, чем собственные родители, и Обри очень по ней тосковала.
Когда мать Обри снова вышла замуж, Джейн первая поняла, что что-то не так. И именно Джейн заставила ее рассказать о проблемах с отчимом. Именно Джейн пошла к отцу Обри и все ему выложила. Отец немедленно забрал Обри к себе, и с тех пор она больше не появлялась в доме матери. Если мать хотела с ней встретиться, она приезжала к Обри. Это случалось не очень часто.
Джильда подошла к ней и кивнула головой в сторону Лайама.
— Вы считаете, стоит продать?
